Головин А.

Мой Танкоград

Что ж, я время верну
И просторы пройдя бесконечные,
Вас введу в Танкоград.
За бетонными стенами гулких оград
Трубы в небо взметнулись
Зенитками вечными…
 
 

Танкоград

Танкоград…
Пламя юности в сердце стучит, как набат,
Пламя грозных годов
над землей,
над страной
и над нами,
как вопрос:
ты готов,
если снова развернется пламя?
 
Только слово,
но мне не уйти от него
Тяжело и сурово твое торжество,
ТАНКОГРАД.
 
 

Баллада о Танкограде

Гул.
Рокочущий зал общежитья. 
Я вхожу,
как в предверье открытья. 
Юностью зорко глазами лучит, 
ждет стихов о любви и молчит…
Я сказал, может быть, 
ожиданьям не в лад:
– Спас Россию и вас
                              Танкоград! 
На меня
           удивленные взгляды 
нацелены остро:
– Мы о нем не слыхали.
– Такого и не было, просто…
– Танкоград?
Мы историю в школе учили…
– Уважаемый, вы сочинили!
Я сказал:
– Вы забыли родные преданья.
А может — не знали.
И нужно ль искать оправданья? 
Что было-то с нами. 
Ушло — но навечно 
пребудет
 
Но горько, коль дети 
вас все-таки в чем-то
                               осудят… 
Танкоград…
Там мой друг за станком, 
там и я,
белобрысым еще пареньком…
Где-то школа осталась
                                  за гранью войны…
Вот детали его, 
вот - мои, 
шатуны.
А станок день и ночь
                               не смолкает
Витька снова деталь заправляет, 
замеряет, 
подводит резец к ней,
                               спокоен и зорок.
Закурил, затянулся –
кричу ему: «Сорок!» 
Улыбнулся, кивнул – 
и все у него 
моментально и ловко…
Вот детали несет
                         с «козьей ножкой»
ко мне на шлифовку.
Эх, Витька – очкарик!
Родной, удивительный парень!
Мне кажется: 
всем он за что-то
всегда благодарен.
Улыбнется –
и стекла очков иль глаза 
добротою искрятся.
Наверно, улыбки его
ночью девушкам снятся.
Мой звенит агрегат, 
и под «камнем» шатун
в пене мутной
                    мелькает по кругу.
– Слышал?
Вчера сдали Лугу…
И ушел.
Цех дрожит и рокочет, 
пресс вздыхает
                       ритмично и скупо… 
А внизу, у станков, – тишина, 
будто грохот поднялся в купол. 
Где-то там, за стеною бетонной, 
пропитанной маслом, 
снег, пурга и война,
и пожары, 
пожары не гаснут. 
Забуранились дни,
и в огне, как в потопе,
российские дали. 
Словно пули,
                  врываются в сердце слова:
Снова сдали…
Будто голое сердце стучит –
защитить его нечем,
и тяжелое что-то
сдавило мне горло и плечи:
Отступаем опять,
Отступаем…
Будто это во сне,
будто сон нескончаем…
Только зов,
крик о помощи,
просьба,
приказ
тех,
сгоревших в огне – 
завещаем: 
…отомстите! 
…убейте! 
…карайте!
…казните невиданной смертью! –
Это сводки кричат, 
это письма несут, 
словно мины
                  с замедленным взрывом 
в конвертах. 
Над Уралом – пурга, 
над снегами снега
                           от накала красны…
Где-то танки идут на врага – 
это наши гремят «шатуны». 
Витька вновь у станка. 
Руки быстры и четки движенья,
и застыла в складках у рта 
улыбка ожесточенья.
 
В зале тихо.
Молчанье, молчанье безверья. 
Из рядов – на меня 
укоризненный взгляд
                               недоверья… 
Что ж, я время верну 
и, просторы пройдя бесконечные, 
Вас введу в Танкоград…
За бетонными стенами гулких оград
трубы в небо взметнулись зенитками вечными… 
 
Я свой край пересек.
На хребты поднимался,
                                   в долины сходил
и в излучинах рек 
слышал голос земли, 
словно сердце в груди. 
О как мирно машины стучат 
под землей и
                   в открытых карьерах!
Поезда междугорьями мчат, 
и уносят ракеты 
к соседним планетам
                               курьеров.
Я в селенья входил –
над токами
зерна звездопад.
Петухи голосят
                       на антеннах усадеб,
и, как радуги, песни висят
над землей 
в половодье свадеб.
Сколько радости в лицах!
Я рад приглашению, рад!
– Танкоград?
Что-то мать говорила…
Слыхали…
– Лучше выпей-ка, брат!
Я прошел города на озерах и реках, 
но вопрос мой всегда – 
иль не трогал, 
или
удивлял человека.
А дворцы из стекла, 
из гранита и стали 
мне, сверкая, внушали:
да такого и не было.
– Не было!
                – Не было!
птицы и дети кричали.
Над асфальтом сады зелены,
флагов вьюжный парад.
Сколько света и голубизны!
Где же ты, Танкоград? 
Где, в какой стороне
и в столетье каком на Урале
ты причудился мне?
Только слышу в ответ:
– Не видали.
– Не знаем.
А может, забыли?
Молодые.
Совсем молодые.
 
Праздник флаги клубит,
и – салюты, салюты в честь давних побед.
Радость в трубы трубит,
и – забытого нет,
и – воскресшего нет.
Утонули в цветах обелиски -
в граните былое молчит.
Только память о близких
надсадно, бессильно кричит.
Бьется вечный огонь…
И оркестры, и песни –
гитары звенят в одиночку…
Вот вздохнула гармонь,
и «Катюшу» влюбленно несет по лесочку…
Одногодки мои не от хмеля хмельны.
Ордена золотятся немеркнувшим блеском.
– …это мы с Рокосовским…
– …с Толбухиным мы…
– …в начале еще, под Брестом… 
Песня женщин.
Такая душевная ширь, 
столько в ней
                    неизбывной печали:
– … это мы
                дни и ночи –
Урал и Сибирь –
ваши пушки огнем заряжали… 
Эх, отважные головы –
снежно – белы! 
Опалила их жуткая вьюга…
Молодые
             до чертиков веселы 
и пьют за здоровье
                            друг друга…
 
Где б я ни был, 
они, молодые,
                     стоят предо мною. 
Зажигают огни 
в темных безднах 
и над крутизною.
Мне бы молодость эту, 
что нашей цветет лучезарней…
Мне бы этого взлета…
Красивые парни. 
Какие красивые парни! 
Словно боги, смелы – 
ложной скромности
                            нет и в помине! 
И девчонки милы –
восхитительны 
в джинсах богини.
Вот целуются нежно при мне –
иль играют, иль шутят с любовью?
Может,
          тлеют на синем огне? 
Пусть
          целуются на здоровье. 
Нет, постой!
                  Пусть прервутся – спрошу я:
– Что за праздник, скажи, 
молодой человек?
– Дед, ты лишку хватил! 
Слышишь,
в людях веселье бушует?
День Победы сегодня. 
Ты где же прохлопал
                               свой век? 
В этот день –
слышишь залпов гудит канонада? 
наши предки фашистов повергли. 
Усек?
– Благодарен.
– Откуда ж ты?
– Из Танкограда.
– Где ж такой?
– Невозвратно – далек.
 
Время – вечный экспресс.
Где начало его, где конец?
День за днем – за вагоном вагон –
без разрыва.
Он несет в себе войны,
невиданных атомов взрывы.
Это грохот колес по заре,
по любви
и по пеплу...
Вышло солнце опять после гроз
над родными хребтами,
                                   над степью. 
Время – горе и радость моя. 
это ткань бытия. 
Бьет мне по сердцу 
каждая нить –
как вернуть его, остановить. 
Снова день, 
Словно миг. 
Вот исчез.
И уходит, уходит экспресс, 
и уносит
            в бетонной одежде оград 
Танкоград.
 
Вновь рокочущий зал общежитья.
Я вхожу,
как в предверье открытья.
Юность зорко глазами лучит,
чуда ждет, воскрешенья.
Молчит.
Я сказал, может быть,
ожиданьям не в лад:
– Это память моя –
                             Танкоград!
Пламя юности
в сердце стучит, как набат.
Пламя грозных годов
над землей,
над страной
                 и над нами, 
как вопрос: 
Ты готов,
если снова разверзнется пламя? 
Только слово, 
и мне не уйти от него.
Тяжело и сурово твое торжество 
Танкоград.
1969
 
 

Поэма «Мой Танкоград»

КОТЛОВАН
Как пахнет табаком
– Сорок!
– Двадцать! 
– Затяжку!
– Хиба ж хлопчикам можно?
– Ще ж диты малы…
По утрам собирались неспешно, врастяжку:
– Здравы, други!
– Салам!
– Здоровеньки булы!
 
Бригадир наш,
Уральскою стужей калный,
В пестрой шубе собачьей
Хромал впереди.
Еще пулею финской
Навек окрещенный,
Нас, как в бой, поднимал:
– На объект выходи!
 
Дружно шли на объект
                                  и пимы, и сандали,
И ботинки с обмотками
                                  (был бы согрет)
Словно Север и Юг собрались на Урале –
Полушубок и плащ,
И тулуп, и 6ешмет.
 
* * *
Лом врубается в камень,
Огонь высекая,
И лопаты скрежещут
Подобно штыкам.
Мы еще на подхвате,
Братва заводская:
Стены цеха поставим –
и встанем к станкам.
Так парторг говорил,
Тихо, просто и строго.
Будто сыну,
Он каждому глянул в лицо.
Я впервые за жизнь свою
Видел парторга:
Деревенский мужик,
Чем-то схожий с отцом.
 
Точно так же усы над губою ершились,
Седина из-под шапки,
Мешочки у глаз.
Говорил,
И слова его дело вершили:
– Нужно сделать за смену.
Надежда на вас.
Или голосу, или словам повинуясь,
Мы стоим, как бойцы,
Будто он командир.
Мы глазами, душою к нему потянулись…
Встал
И знак нам рукой подал бригадир:
По местам!
– Эх, да что!.. баламутный Егоркин
Перебил. –
Закурить бы... Позвольте у вас…
Мне, товарищ начальник,
Нельзя без махорки.
Так душа истомилась,
Что слезы из глаз.
Хан Оглы подхватил:
– Мой курсах невесёлый.
Я ходи и копай –
Ты барашка ашай.
Пайка легкий совсем,
Тачка очень тяжёлый!
Сам гуляй котлован,
Сам телега таскай!
 
И тогда началось:
Осмелев не на шутку,
Каждый просьбу свою
Донести норовил:
Если можно.
Талоны бы нам на обутку...
Если можно...
И каждый о чём-то просил.
 
Тишина.
Лишь поземка шуршит в котловане,
И порода
До огненных всплесков
Тверда.
– Эх, ребята!
Не надо рядиться заране.
Время тратим.
За Волгой горят города.
И пошел через насыпь в другие бригады.
Бригадир задыхался:
— Нахальство и срам!
Вот сдадим котлован -
И достану, что надо
И табак, и штаны…
Становись по местам!
 
И опять полетели минуты, часы ли.
Пот стираю со лба или капли дождя?
Пред глазами огни или капли застыли?
Или ветры над нами, иль трубы трубят?
Утра хмарь или вачер -
Не помнили точно.
Кто-то выдохнул вдруг:
– Отдохнуть бы пора…
Только знали мы:
Надо!
Из кожи вон,
Срочно!
…Был сегодня обед?
а быть может,
Вчера?
Бьет в лицо бусенец.
Предо мною враскачку
Катит ношу своею легкой хваткой Оглы.
И со дна котлована скрипучую тачку
Вслед за ним поднимаю,
Срезая углы.
Все трупное катить.
С каждой ношею – выше.
Глянешь кверху -
Над насыпью
                   звезд потолок.
Уж бетон заливают в опалубку -
Дышит
Рокотанием лавы
                         дощатый лоток.
 
Только видится мне:
Он под ветром буранным,
Деревенский, сутулый,
Похож на отца.
Из бригады в бригаду идет неустанно
По цехам,
И забота не сходит с лица.
И тревожная,
Горькая зоркость во взгляде,
И тяжёлая воля в словах,
Как судьба:
– Вся надежда на вас.
Хлеба нет в Ленинграде.
Время тратим.
За Волгой горят города.
 
Ой вы, мысли о хлебе,
Теперь не мешайте:
Голосами родными, дыханьем одним
Фронт кричит нам:
– Давайте!
Давайте!
Давайте
Танки, пушки, снаряды -
                                    и мы победим!
 
Снова шаг одного подгоняет другого.
И безмолвная, жесткая искра души
Зажигает нас яростной силою снова:
Поскорей!
Приналяг!
Поднажми!
Поспеши!
 
* * *
Утомились.
Суровы и злы - бессловесны.
Каждый думой о хлебе,
Как жаждой, томим.
 
Камине зачищает свой угол отвесный,
Скалит зубы,
                   усталостью неодолим.
Вот присел отдохнуть.
Ни бельмеса по-русски -
Так мы думали.
Знал он «табак» да «мине»…
Я просил:
– Что ты любишь? Пельмени, галушки?
Помолчал и рукою махнул:
– Камине!
Засмеялся,
И зубы жемчужной подковой,
Будто ширь Каракумов пред ним и верблюд,
Будто чай в пиале и тарелочка с пловом,
Или праздничный стол из дымящихся блюд.
Будто друга увидел, забытого прежде…
Шапку снял,
Распахнул свой стежёный бешмет:
- Камине как газель…
Много сердца в надежде!
камине - стройный девушка
Я – Мухаммед.
 
Ох и грохнули все,
Так давно не смеялись!
И - в сторонку лопаты,
Забыта кирка.
И газета шуршит
Воем бригадам на зависть.
И кисет с самосадом идёт по рукам.
Как-то радостней стало, теплее и проще,
Будто души раскрылись -
Светлей, веселей.
Тачка легче,
И путь до отвала короче,
Будто нет в этой жизни
Работы милей.
Так стемна дотемна.
День и ночь неустанно…
Сколько лет улеглось!
Скольких нет среди нас!
Помню:
Грузно поднявшись со дня котлована.
Мы спустились в колодец глухих теплотрасс.
Мне казалась уютней привычной постели
Под трубою земля,
Как домашняя печь.
Не моторы свистят - пацаны захрапели
Всей бригадой,
Чтоб силы на завтра сберечь.
Кто-то впросонь бурчал
про рубли и проценты,
Кто-то горько вздохнул:
– Мамо, где ты одна?..
Кто-то тихо ругался по-русски
                                             с акцентом,
И потом погрузилась во тьму
Тишина.
 
Так и спали.
И каждый к трубе прижимался,
Голова к голове,
Голова к голове.
Где-то слева от нас
Паровоз задыхался,
Котлован наполнялся бетоном
                                             правей.
 
* * *
Эх, уносится время!
Подумаешь - жутко!
Нам сейчас бы собраться к огню новостей -
Словно чарка,
По кругу пошла б самокрутка -
Горяча и крепка.
Пусть шипит до ногтей.
 
Ой ты, юности хватка,
Верна и сурова!
И друзья, словно братья,
Добры и смелы!..
Будто слышу приветствия краткие снова:
–Здравствуй, друже!
–Салам!
–Здоровеньки буллы!
 
 

Костры

Ночи – ярые дни.
Дни – бессонные ночи.
А цеха не достроены –
стены и пол
Но стоят за станками
бригады рабочих,
и детали на сборку
дает комсомол.
Разнолики,
голодны,
не больно речисты;
в котлованах,
в пролетах цехов –
                            крепыши
Злы, как черти,
Бригад фронтовых
                            рекордисты –
И не боги,
А держат судьбу на весах…
 
* * *
Сборка – 
Тоже под звездами.
Ветер буранит
И под днищами танков
Раздувает костры.
И теплеет,
Добреет металл под руками,
Только ветра порывы до боли остры.
Ленинградцы,
Уральцы –
В шубейках, стежонках.
Пальцы липнут к деталям
                                       вдали от огня,
А мороз
просекает в плечах одежонку.
Но ложится как надо
под сваркой броня.
 
Где ты, званый обед,
Ароматная пайка?
Где ты, с клецками суп?
(Иль от них только тень?)
Повар,
Друг дорогой,
Пополней наливай-ка!
Эх!..
      Потуже затянем ремень!
 
Крепко вкручены гайки,
Затянуты траки
и проверен мельчайшей втулки патрон.
Молчаливая ярость рабочей атаки –
Нынче первые танки уходят на фронт.
Бьётся пламя,
Костры
Высоки и лучисты.
Снова сутки
                 ребята на сборке
                                           без сна.
Танки прямо из рук
Принимают танкисты –
Цель одна
И Победа одна.
Вот он, весь из брони 
Огневого закала,
С грозной пушкой,
Белей снеговой белизны –
Громыхнул в туче дыма
Разгневанной грудью Урала
И пошел –
               бог великой войны.
А за ним 
            перекатами грома
В снежном вихре по насту печатая след,
Белым строем идёт 
броневая колонна –
Задрожала земля,
Покачнулся рассвет;
Содрогнулись цеха за дремучим бетоном…
Только кузница,
Веря в отвагу свою,
Вдруг откликнулась – 
Зычным, 
             ритмичным, 
                              стотонным…
Словно колокол, молот
Им вслед посылает салют.
 
* * *
А у сборщиков - пауза,
Отдых короткий.
Мастер гаркнул:
- К директору! – 
Двинулись все, как на свет.
Вот закуток его,
Телефон.
Дышат спиртом железные стопки,
Вот он сам,
В полушубок одет.
 
Озирает их, щупленьких, справа и слева.
Грузноватый,
Спокойный и зоркий, как сыч.
Хлопцы чокнулись,
Хлопнули для обогрева,
Закусив рукавом
Свой солдатский паёк-магарыч.
 
- Так держать,
Не сбавляя дыханья.
Всё - на карту.
Здесь каждый - боец и горнист. 
Враг, как дьявол, хитёр.
И во всём состязанье – 
Кто сильней,
Кто умней:
Мы
     иль немец-фашист?
 
Мрак рассеялся.
Ночь
       уходила по вечному следу. 
От мартенов иль кузниц 
Морозно взметнулась заря. 
Кроем крыши цехов 
Иль шлифуем детали -
                                   победу
Мы вершим.
Не костры -
Наши души под ветром
горят.
 
 

Брак

О юность - необузданная сила!
То нараспах душа, то взаперти.
Дорогой бесшабашных и красивых
Спешил я неуступчивым пройти.
Душе моей безмерного хотелось.
Казалось:
Всё я мог и все умел.
Она потом пришла, святая смелость
Признанья: ничего я не умел.
Она потом пришла, сметая вкусы
Моих кумиров,
Словно пыль с души…
Сейчас,
           окончив  «экстренные курсы»,
Пришёл к станку
Судьбу свою вершить.
И в жизнь иную приоткрылись дверцы,
Где все сводилось, в общем, к одному:
Весь капитал
Щедрот души и сердца
Как бы сдавали в общую казну,
И чтили суть твою. а не браваду,
И был суров неписаный закон…
 
И в эту вот ершистую бригаду
Привел меня наш бригадир Андрон.
Включил мотор:
- Гляди, браток, сгодится!
Мотай на ус –
В том жизнь твоя и честь.
Теперь война, и некогда учиться.
А жизнь научит
С пылу шаньги есть.
Звенело, стрекотало    и вздыхало
Вокруг меня –
                     ремни, маховики…
А сердце опускалось  и взлетало
От радости минутной и тоски.
Ведь с пришел с «талантом» землекопа,
Мозолями гордясь и хваткой рук.
А здесь –
Великой точности работа
И мало обретенных мной «наук».
Стеснительный, наверно, от рожденья,
Упрямо непоклончив потому,
Хотел я обрести своё уменье,
Чтоб до всего добраться самому.
В один поток сливались дни и ночи,
Усталость с ног валила наповал.
Я становился сумрачней и зорче,
Как будто мир впервые открывал.
И, не давая вздоха своеволью,
Терпенью подчинив себя вдвойне,
Впервые думал
                       с гордостью и болью
О братьях,
Где-то шедших по войне,
О сверстниках моих, о лютой силе,
Несущей им навстречу тьму огня…
И слово неохватное –
Россия –
Впервые светом обожгло меня.
И голова от гневных дум кружится
и - тяжелей деталей
                              кулаки.
Порой душа взметнётся, словно птица
На утреннем рассвете у реки,
Поднимется мечтой в такие дали,
Направится, светясь, в такую высь!..
Но звякнут тихо возле ног детали,
И властно скажет жизнь: остановись!
И голосом девичьим контролера –
Стеснительно промолвит,
                                      кротко так:
-Ты не спеши. Проверь шкалу упора…
И вроде виновато:
– Видишь, - брак…
 
О, девочка с печальной укоризной!
Откуда ты такая, как во сне?
В спецовке не по росту –
Слишком длинной,
В пимах таких,
Что в пору только мне.
Наверное, впервые на Урале?
Тебя откуда бурей занесло?
Зовут её легко и просто – Валя.
От глаз её и жутко, и светло.
 
Они чисты – тревожны иль беспечны – 
И кажется, что нет других – родней. 
Как будто роднички у нашей речки,
С весёлой золотинкою на дне.
 
И я поверил:
Сны и сказки – правда!
Она пришла и здесь нашла меня.
– Ты здешняя?
– Да нет, из Ленинграда.
Не верится, что вышла из огня. – 
Печальной доверительности сила 
В словах её,
Как откровенья взлёт: – 
...И раненых из цеха выносила,
Когда упала бомба в их пролёт.
Как будто страха никогда не знала,
Как будто голод не убавил сил – 
Их волоком тащила,
                              бинтовала,
Живых и мёртвых,
Кто уж не просил...
Впервые – трупы, кровь...
А смерть трубила – 
Не верилось,
Что есть на свете тыл...
 
И всё стояла и не уходила,
Из глаз печально солнышко светило, 
Чтоб я его вовек не позабыл.
 
* * *
А над КП в весёлом развороте 
Бригадный стенд – 
В процентах наш успех.
Расточники – на «танке», «самолёте»,
А я на «черепахе», как на смех.
Ребята, любопытствуя и споря 
Пред ним, как перед картой боевой, 
Твердили бригадиру:
– Вот история!
– Талдычь ему – как в стенку головой!
И брак на всех...
– Да, нету с парнем сладу.
– Да что напрасно мучиться с одним!
– Отдай на шпильки в девичью бригаду
– Не торопись, братва, повременим...
 
* * *
Седой Андрон – и бригадир, и мастер. 
Все должности, бывало, совмещал.
В бригаде все вопросы и напасти 
Сам разрешал.
Огрехов не прощал.
Ведь всё заметит,
Даже то, что скрыто.
Загадки «расшнурует» до конца:
– Так вот она, собака,
                                где зарыта... 
Порой, как плетью,
                             стеганёт льстеца.
Идёт с участка не спеша, 
Последним,
Проверив,
Чисто ль убраны станки.
Хозяин надо всем.
У нас в деревне
Все на него похожи мужики:
И говорком незлобным и беспечным, 
Лукавинкою, скрытою меж слов,
И в чём–то грубоватым,
И сердечным,
Что в душу проникает до основ.
И говорит с тобою, будто равный, 
Уважит и достоинство, и честь.
И рядом с ним
Ты – умный, честный – славный!
И лучше, и красивее, чем есть.
– ...Вот так-то, друг!
А жизнь коротковата –
Спеши, брат, всё увидеть и понять...
 
Казалось мне, я знал его когда–то 
И в нашем цехе встретился опять.
 
И вот он предо мной.
Большеголовый.
Ершист.
Г лаз под бровями не видать.
Всегда помочь стремительно готовый, 
Хоть мимоходом что–то подсказать.
А он молчит и отчуждённо курит
И, замеряя новую деталь,
Глаза во тьме подбровья мирно щурит: 
– Осилишь норму? – громко. – 
Да едва ль...
И отошёл,
Суровый и тревожный,
Как будто разуверился во мне,
Как будто здесь я 
Самый ненадёжный,
Все неудачи – по моей вине...
 
А я его сердечности дивился 
И чуть окреп у этого «огня»,
«Огонь» погас.
Иль только отдалился?
Стеною заслонился от меня?
 
* * *
Я эту смену навсегда запомнил,
Пронёс её в душе сквозь все бои.
С тех пор, наверно, всё ещё в погоне 
И наверстать хочу былые дни.
Но как бы ни спешил: быстрей, быстрее 
Что в юности, то с юностью ушло.
Но солнышко ещё лучами греет,
И от него, далёкого, светло.
Оно сквозь все невзгоды и напасти 
Светило мне на горестной земле.
И это было счастье, было счастье,
Как хлеба пайка на пустом столе.
И, может быть, с тех пор уже от века 
Так не боялся больше ничего,
Как потерять вниманье человека 
И уваженье потерять его.
 
* * *
О, юность – необузданная сила!
То нараспах душа, то взаперти.
Но хватка бесшабашных и красивых 
Дала мне неуступчивость в пути. 
Душе моей безмерного хотелось. 
Казалось, всё я мог и всё имел...
И вот она пришла, святая смелость 
Признанья:
Ничего я не умел.
И что-то надо начинать сначала.
И над собою горестно смеясь,
Я слышал только, как душа кричала, 
Встревоженная,
Взрослой становясь.
 
 

Митинг

У проходной гул, как шторм.
Стихает.
Танк-трибуна.
Полотнище на древке.
Народу – лавина,
Со всех сторон подступает:
Шали, шапки,
Бороды в куржаке.
На танке – штатский,
Суров и сед.
Военный
Рубит рукой устало:
– Нам танки нужны,
Как вода и хлеб.
Пока их у нас – мало.
Над головами – пар облаком,
Снег хрустит ядрёной капустой. 
– Товарищи!
Враг – кровожадным волком.
Мы его за Волгу – не пустим!
 
Толпа замерла. Затаённо молчала.
С трибуны призывно:
– ...Усилья умножим!
За мной полушёпот: – Рванёт до Урала?
– Не пустят.
– А прёт на рысях.
– Стреножим.
– Молчите уж!
Женский голос сорочий:
– Скрывают всё... не хватает зла... 
Сдали Сталинград–то...
Сегодня ночью.
Тётка родная сказывала.
–Да что ты?! – приглушённо тихо. –
Крышка, значит?
– Хрястнула пружина?
 
– Ой, мамоньки, лихо!..
Повернулся, смотрю в глаза ей: 
– Чего мелешь, вражина?
Шаль до бровей,
Взгляд –
              зверьком из клетки рвётся:
– Что скрывать-то! Правду сказала! 
– Врёшь!
Сталинград бьётся.
Помощи ждёт с Урала. –
А над толпою
Голос, по–детски звонкий.
Зашикали:
– Дайте послушать!
– Тише!
На танке рядом с военным –
девчонка.
Узнал: она!
Валя Камышина.
– ...с фронтовиками в одном строю
– Стоим насмерть в этом сраженье... 
Всё, что имею, я отдаю:
Погибшей мамы моей сбереженья...
 
Передо мной ворохнулся старик,
Кряж бородатый в броне тулупа. 
Вздохнул: – Ну, с Богом! – и напрямик 
Раздвинул толпу.
К танку проник.
Обошёл кругом.
Гусеницу пощупал.
Постучал по корпусу.
– Надёжно, дед!
– Без подвоха – марки особой!
– Хрен кержацкий, на зуб попробуй! 
– Граждане,
Можно слова, аль нет? – 
Влез на гусеницу,
Встал к толпе грудью,
Снял шапку,
Рукою прижал к бороде,
Поклонился в пояс степенно людям,
Как будто всех придвинул к себе.
– В душе, граждане, бед – отбавляй.
Не хочу срама земле родимой.
Лютость плещется через край.
Такое время: отечеству всё отдай,
А нет –
С кончиной земля не примет!
Мы, товарищи, тутошние. С копей. 
Золотишко мыли. Семья была...
С Федюнькой, младшеньким,
здесь теперь.
Бог взял старуху мою.
Померла.
А трое старших... Уж это так:
Не вернутся... Сожгла война.
Я, граждане,
Полностью покупаю танк.
Плачу за него 
Сполна.
Тулуп распахнул, повернулся к военному
– Вот, товарищ, моё золотишко... – 
Достал из-за пазухи груз бесценный:
– Тут на танк с лишком!
Военный, в ремнях и треухе овчинном, 
Шагнул навстречу:
– Спасибо, друг!
Обнялись крепко,
Как отец с сыном, –
Слёзы из глаз, радость на круг.
Голоса снизу:
– Не подумал бы сроду!
– Вот так кузнец!
– Надо ж такое...
А старик уже повернулся к народу, 
Кого–то манит рукою.
– Я, граждане, в речах не мастак.
Но вас прошу всенародно:
Федюньку, сына моего, –
                                      на танк.
Он трактор водит свободно.
Парнишка смирный, не подведёт! 
Стесненный только,
                              я их не баловал! 
Сынок, иди сюда, на народ 
Да покажись генералу!
Толпа закачалась.
Шум и смех.
И вышел младший Радов.
Он на голову выше всех.
Выдохнул, обрезая смех:
– Разрешите служить – 
Бить гадов?!
 
 

Санька

* * *
Вновь берёзки у цеха 
Листвою шумят окрылённо.
Ветка майской сирени 
Куда-то далёко зовёт.
Вот закончилась смена,
И ласково, мило, влюблённо 
Улыбаются девушки – 
С вечною тайной народ.
Нет, не в праздничных кофточках – 
В робах рабочих, фуфайках.
От усталости, что ли,
Светлей, истомлённей глаза.
Вот к трамваю спешат,
Будто птиц звонкогорлая стайка,
И забыли, что бьётся и плещет 
Над миром гроза.
А в трамвае – впритирку, битком – 
Люд усталый.
Утомлённые лица – 
Печать огневого труда.
Вот бы лечь и уснуть,
Чтоб никто не мешал, как бывало... 
Может, прошлого – 
Не было?
Так вот и жили всегда?
За окошком – Миасс,
Голубой и ребристый в разливе.
Нам навстречу плывут тополиные острова
Эх, махнуть бы в поля!
Ветром, солнцем себя осчастливить! 
И закружится сонно 
От запахов трав голова.
Ой, луга деревенские!
Где вы, бескрайние пашни?
Гогот диких гусей,
Петухов переклик на заре?
Это было?
Иль сон мне приснился вчерашний?
Я уехал оттуда
Не помню, в каком сентябре.
Но приду на покосы.
Не знаю, когда – неизвестно.
Он победно нахлынет, закружит – 
Июнь или май.
Будет ставки приказ,
Как отбой, по цехам,
Повсеместно:
Мы убили войну.
Отдыхай
И по травам гуляй!
 
* * *
Полдень звонко горяч.
Босиком по земле пробежаться... 
Под кустами акаций 
Ребятишки играют в детсад.
Под балконом стою.
Мне б домой побыстрее подняться,
Но смотрю на игру их,
Смотрю, будто в чём виноват.
На траве одеяло и книжки,
Игрушечный ранец.
И лежат на подушках 
Соседские малыши.
По режиму – «сончас».
Смотрит строго, внимательно «няня»:
– Коля,спи. Не ворочайся.
Ровно дыши.
Возле каждой подушки на блюдечке – 
Хлеба кусочек.
Не из глины – нет, нет!
Настоящий.
С закалом, ржаной.
И не могут уснуть малыши:
Очень хочется, очень 
Ну хотя бы понюхать,
По крошечке съесть по одной.
«Няня» очень строга,
На косичках ромашки завяли. 
Пятиклассница Санька!
Худющая – тени сродни.
– Где ты хлеба взяла?
– Мы у раненых выступали,
Пели песни,
И нас угостили они.
А один офицер –
Весь под гипсом, совсем без движенья 
Всё смотрел на меня 
И не слушал уже никого.
«Пор–разительно!
Дочка моя, без сомненья...»
Только это не папа – 
Я сразу б узнала его.
Замолчал он и сразу задумался крепко 
И заплакал.
А говор у коек гудит...
А когда мы пошли,
Крикнул он полушёпотом:
«Детка!
Дочка, как тебя звать?
Ты опять приходи!»
Я приду.
Может, что-то о папе узнаю.
Писем нету давно.
Может, он в окруженье,
А может, нигде...
А братишка поднялся с постели, 
Кусочек ломает...
– Он ушёл к партизанам – 
Сказала ведь мама тебе!
– Костя! Хлеб положи!
Скоро будете кушать.
Я пошёл.
Пусть, режим не нарушив,
Уснут малыши.
А в ушах раздаётся 
Всё глуше и глуше:
«Костя, спи. Не ворочайся.
Ровно дыши». 
 
* * *
Я на берег иду, на миасскую кручу.
Там черёмуха сонно лепечет
                                            о мирных полях,
И синеют леса у далёких весенних излучин 
Как – до боли – 
Просторна родная земля!
Май пчелино гудит,
Ветер травы колышет,
Солнце плещется рыбою в створах сетей.
 
Тополя приумолкли.
Ты слышишь, земля моя, слышишь?
Ищут дети отцов,
И родители ищут детей.
 
За лесами – пригорки,
Родные печальные веси.
Подкатила под сердце 
Бездонная синяя высь.
Мне б над пашней услышать опять 
Проголосные песни.
Деревенская, звонкая,
Где ты теперь?
Отзовись.
 
Молчаливы поля.
О родная весенняя ширь!
С каждой новой весной 
Ты зовёшь меня снова.
Никогда
Не осилит тебя никакой богатырь – 
Ныне женщины вспашут 
На тощих коровах.
 
Словно вижу:
Они
Бороздой бесконечной идут напрямик.
Под ярмом коровёнки,
Из сил выбиваясь...
И берёзы склонились над ними,
И ветер поднялся и сник,
И пласты чернозема 
Под солнцем сверкают.
 
Нет, не песня
Под синей высокою крышей –
То ли дышит земля, то ль шуршат камыши,
То ли пушки грохочут за Волгой,
Но –
        слышу я, слышу:
«Коля, спи. Не ворочайся.
Ровно дыши».
 
 

Базар

* * *
Словно улей,
Базар за штакетной оградой. 
Всё здесь можно купить,
Да вот денег–то нет.
Не до шуб и пимов – 
Нам стакан самосаду.
Перекуришь – и кажется,
Сыт и согрет.
 
Подешевле купить бы – 
Мечта непростая.
Витька в деле торговом 
Такой же слабак.
Нашу дружбу крепит 
Очерёдность святая:
Нынче я свою пайку 
Отдам за табак.
 
Покупают, меняют,
Матерятся и плачут...
Кто –
От горя спасаясь,
От великой нужны,
Кто –
«Способности» вдруг обнаружил свои, 
Не иначе,
Не заметив соседской беды.
 
И в шумихе,
Под смех, причитанья и стоны:
– Кошелёк утащили!
Там карточки.
Дети мои!.. –
Голос вкрадчивый:
– Вот, не угодно ль жетоны?
На штаны, на пимы...
Не подумайте. Что вы! Свои.
– Продуктовую мне бы... 
– Да где там!
Такое не купишь гласно – 
Шибко опасно.
Пойдём за ларёк...
– Что ж, пошли, паренёк... 
Я согласна...
 
* * *
Шум, веселье иль драка,
Иль внезапно возникший оратор. 
Любопытных – стена,
Не пробьёшь.
– Ишь, как рыло наел, спекулятор! 
– Люди головы ложат на фронте!
– Чью шинель продаёшь?
– А нашивки спорол...
–  Позовите милицию – что-то не чисто.
– Хватит воду мутить!
– Чья шинель –
Дело, граждане, лично моё.
Отойдите,
Нашлись мне чекисты – 
Вороньё!
– Слышь-ко, паря, постой!
– Не из Будиных будешь?
Шибко образ-то твой вороватый знаком.
Парень вспыхнул
И странно зашарил в загрудье
Раз –
И вымахнул руку 
С блестящим клинком.
– Отвались!
И рванулся, как будто в угаре, 
И отхлынули женщины 
Прочь от ножа.
Тут я под ноги бросился –
Грохнулся парень,
И шинель распласталась, 
Нова и свежа.
Витька мёртвою хваткой 
Зловещие руки 
Парню жёстко скрутил, 
Чьей-то тряпкой связал.
Тот лежал,
Извиваясь подобно гадюке, 
Вниз лицом,
Пряча в землю глаза.
И сомкнулась толпа – 
Глянуть на оборотня,
И свисток милицейский 
Разбил тишину.
– У–у, фашист!
Из родной подворотни! 
Плюньте, бабы,
В шары–те ему!
 
* * *
А толкучка гудит.
Вдруг, как светом зарницы,
Полыхнуло в глазах необычным огнём:
Бабка держит в руках
Напоказ
Рукавицу.
– Где вторая?
– Смотрите.
Вторую найдём.
Не для вас, молодцы, – 
Для девицы бы впору.
Руки будут как в печке.
Всего полцены...
Оторочены мехом, прошиты узором – 
Загляденье, картинка!
А нам не нужны.
 
Самосаду купить – и домой возвратиться... 
Нас несёт любопытство 
Куда-то вперёд.
Вдруг представил я Валю:
В таких рукавицах,
В шали, в шубке потёртой – 
Навстречу идёт.
Эх, спасибо же ей,
Этой бабке–торговке 
Надоумившей,
Коль самому невдомёк,
Я купил бы...
Но –
Нет за душой ни рублёвки.
Пайка хлеба под мышкой,
И пуст кошелёк.
Что же делать?
 
А Витька:
– Вот это - забава!
Клад нашёл иль себя потерял?
– Позарез
Мне тридцатка нужна!
Ухмыльнулся лукаво,
В самый дальний карман 
Под фуфайку полез.
Эх, дружище!
Как будто бы всё небылица:
Деньги вынул,
Мне в руку – комочком.
– Взаймы!
– Будет видно.
Коль то же со мною случится,
Шубу купишь мамане моей 
И пимы.
 
А гармошка-двухрядка
Голосит, как «раскинулось море»,
Гармонист
Деревянной ногой тротуар перекрыл 
И поёт,
Собирая в консервную баночку 
Горе –
Медяки и рублёвки...
Вздыхают солдатки 
Над ним, горемычным, 
Добры.
 
– Эй, кому самосаду? 
Налетай!
Горлодёр – 
Табачок – что надо!
– Стой, пацан.
Высыпай стакан.
– Сто.
– В уме ли?
Аль сознательным не был? 
На пайку хлеба. 
 
* * *
Под пальто,
Под ремень заложив рукавицы, 
Я не думал о том,
Как понравиться ей...
Мне казалось,
Что нёс я с базара жар-птицу 
В первый раз для девчонки, 
Любимой моей!
 
 

Валя

* * *
Пустырь. Переезд. Семафоры. 
Бараки. Метель. Полумгла. 
Вон, в крайнем по косогору 
Светёлка её,
Светла.
Из сказки, до боли желанной, 
Известной лишь мне одному. 
Там буду я гостем незваным 
В девичьем её терему.
Из сказки чудесной и древней 
Ступлю на высокий порог.
И выйдет навстречу царевной, 
Какой и представить не мог. 
Глаза, ослеплённый, закрою – 
Сюда ль я, безумный, зашёл? 
И выйдет навстречу сестрою, 
Обнимет, посадит за стол. 
Сюда ли?
Исчезнут незримо 
Дубовая дверь, купола.
И выйдет навстречу– 
Любимой
И скажет: я очень ждала!
 
А ветер стучит стозвонно 
И сыплет снегом в упор. 
Старый барак. Затаённо 
Иду через весь коридор. 
Фонарь в полутьме маячит. 
Тесный, холодный уют. 
Направо – ребёнок плачет, 
Налево – «Землянку» поют. 
Стучу – и как будто не верю: 
Ведь столько в жизни начал!
Тропинка закончилась дверью 
В ту ли я постучал?
Душа ли моя засветилась,
В глаза ли ударил свет... 
Хозяйка, вспыхнув, смутилась:
– Входи. Тёти Симы нет.
Я выдохнул сразу:
– Валя! –
Иначе никак не мог. –
– Обычай у нас на Урале... 
Смутился – на этом и смолк. 
Исчезли слова – не безделка. 
Краснею – сущий болван. 
Бывало, в лихих переделках 
За словом не лез в карман.
Эх, дуралей влюблённый!
Отдай, что принёс, и – назад... 
Взгляд её удивлённый 
Чему–то тревожно рад,
Чего–то ждёт в нетерпенье, 
Сверкнув золотым огнём...
– А я здесь – на подселенье.
С тётей Симой живём.
Не веря бывалой сноровке, 
Прослыть бессловесным боясь, –
– Уборщица в нашей столовке... – 
Шепчу невпопад, торопясь.
– Да-да. Она одинока.
Муж и сын на войне.
На мужа пришла похоронка 
Давно ещё, по весне.
Я ночью проснусь – и немею:
В печке огонь горит,
Она сидит перед нею 
И с мужем своим говорит:
«Отец, пора на работу.
Сыночка будить погожу...»
«Ты с кем, тётя Сима? Что ты?» 
«Спи, доченька, спи. Разбужу». 
Встанет, меня укроет 
Шубейкой. Сама дрожит. 
Погладит и успокоит:
«Спи, милая. Надо жить...»
 
Вот так... – и вдруг улыбнулась, 
Вздохнула коса на груди.
Как будто ко мне потянулась 
Глазами, душой: – Проходи.
 
В простенке – карточки в раме, 
Цветной половик на полу.
На зеркале – с петухами 
Полотенце в углу.
И стало совсем знакомо,
Как будто бы раз уже сто 
Бывал здесь.
Снимаю, как дома,
Продутое ветром пальто.
– Садись на сундук.
Я рада.
Мне в жизни всегда везло. 
Сегодня из Ленинграда 
От папы пришло письмо.
Он пишет, что «мы у порога
Победы...», что жив-здоров,
А знаешь, давай немного 
Наколем для печки дров, 
Затопим её.
– Отменно!
– ...и можно чай подогреть. 
В углу, у дверей, полено 
И комья угля в ведре. 
Накинула шаль на плечи – 
Мила, весела, добра...
И я,
Словно каждый вечер, 
Рублю для неё дрова. 
Полено беру молодецки,
И ржавый топор в руке.
У Вали –
Совсем по-детски – 
Родинка на щеке,
Милая и смешная...
Сказать ей?
Да что слова!
И как случилось – не знаю: 
Склонился, поцеловал. 
Впервые так откровенно 
Коснулся девичьей щеки. 
Скользнуло на пол полено 
С обмякшей моей руки. 
Бережно у порога 
Я опустил топор.
Валя растерянно–строго 
Глядит на меня в упор.
Глазами в глаза.
Мелькнула
В них радость (почудилось мне?), 
Обида ли...
Повернулась 
К зеркалу на стене.
 
Эх, милая недотрога!
Коса не плече дрожит...
Брошен топор у порога,
Полено у печки лежит.
И в печке не вспыхнет пламя,
И чай не будет согрет.
Нащупал над сердцем 
В кармане
Тот драгоценный пакет.
Достал. Развернул.
Рукавицы –
Подарок мой – на столе.
Ажурный узор, как у птицы,
На сизом её крыле.
Не взглянет, не обернётся...
Как мечется сердце в груди!
Иль плачет она, иль смеётся 
И шепчет: – Уйди. Уходи!
Эх, Валя! Да что случилось?
Вся вспыхнула, шаль теребя... 
Шептал иль кричал во всю силу: 
– Я очень люблю тебя!
Ах, слово не птица.
Казалось,
Не так сказал и не то...
Она, отвернувшись, стояла, А я надевал пальто.
Пошёл.
Половицы вздохнули 
О чём-то печальном своём. 
Она повернулась – 
Блеснули
Глаза золотым огнём.
 
 

Дума о Вале

* * *
Я забывал, что дни и ночи тяжки,
И радости своей кричал: живи!
И нёс в редакцию малотиражки 
«Открытия» свои, стихи свои. 
Казалось,
Всё изменится на свете,
В улыбках подобреют сотни лиц,
Когда стихи появятся в газете, 
Заполонив столбцы её страниц.
И взвихрились мечты.
Поблекли будни,
Обыденны, и ровны, и тихи...
Но вот неумолимый литсотрудник 
С укором возвращает мне стихи:
– Всё у тебя и «радужно» и «вьюжно». 
Конечно, рифма, силуэт сроки... 
Народу героическое нужно,
А ты
Всё про любовь да про станки.
Да и они «щебечут», словно птицы,
И цех «звенит скворцами», словно сад 
Приукрашаешь жизнь, как говорится. 
А где идеи боевой заряд?
Всё про Неё – 
И нет с тобою сладу.
Народными заботами дыши.
Возьми-ка в цехе лучшую бригаду– 
Героев!
Приглядись и напиши.
Изобрази
Без всяких сантиментов,
Как бьются в Танкограде в дни войны, 
Дают для фронта 
Тысячи процентов 
Девчонки,
              комсомольцы,
                                  пацаны!
Пойми одно: ведь это гордость наша, 
Герои битвы!
Выше всяких слов!
Вот Вася Гусев,
Садикова Саша...
А ты
Всё про станки да про любовь.
 
А мне-то было празднично и любо 
Писать о Ней 
И знать наверняка,
Что завтра вновь Её,
Земное чудо,
Увижу я у своего станка.
И никакая сила не отнимет 
Моих богатств,
Не разметёт гроза.
Вновь подойдёт ко мне в халате синем, 
С весёлой золотинкою в глазах...
 
И моторы, как ветры, рванулись, 
Соловьи где-то в сердце проснулись,
И вздохнули ремни.
Зашептали:
«Валя!»
 
От имени, что ли,
Повеяло вдруг деревенским,
Родимым до боли:
«Валя!»
А может быть,
Сны мои, сказки и песни 
Тебя
       одиноко и весело
                                  звали:
Валя!
Увидеть, сказать тебе что-то – 
Событье.
Боюсь тебя.
Рвусь к тебе.
Ты –
       как открытье,
Валя!
Как ласково имя её произносят... 
Вот скоро проверит детали,
Ко мне подойдёт
И о чём-нибудь спросит.
Улыбнётся,
                 да так,
Что забудется всё:
И война,
И деталей сверкающих горки.
И увижу опять с золотинкой глаза, 
Что бесценнее хлеба,
И сна, и махорки.
Повернись и взгляни.
Жду улыбки,
Как будто свиданья,
И шепчу ей, шепчу ей 
Слова–заклинанья.
 
* * *
И она подошла.
Иль услышала зов мой 
Сквозь рокот моторный? 
Взгляд –
             такого не знал: 
Обречённо покорный.
И стоит. Смотрит в душу мне – 
Плещется,
Плещется горе во взгляде. 
– Папа мой!.. Папа...
Погиб в Ленинграде... – 
Не глаза, а колодцы.
Сухие огни.
Пламя тихо на дне засветилось.
– Вот рука моя.
Всё, что имею, – возьми!
Я с тобой,
Что бы там ни случилось.
Я – с тобой. Одолеем беду...
А в глазах её крик.
И земля закачалась...
– Я тебя не забуду.
Я сегодня уйду.
Убегу.
Уезжаю на фронт.
А убью одного – 
Буду знать:
                  расквиталась.
 
* * *
День и ночь
Уходили с конвейера танки, 
Оседали платформы, 
Корявились буквы на стенах, 
Кричали: «На Запад!
Ни шагу назад!»
День и ночь
Содрогались в горах полустанки,
Напряжённо, надсадно трубил 
Танкоград.
А на зов откликалась 
Тайга Зауралья:
Из казахских равнин,
Из приобских лесов 
Шёл с решимостью горькой, 
Суровой печалью 
Плыл,
         стекался народ, 
Чтобы встать у станков.
 
* * *
Я не думал о том,
Где теплей да полегче.
Знал усталость до боли 
И радость до слёз,
Знал работу,
Которая давит на плечи,
Прижимает к земле и в жару, и в мороз. 
Может, радости всей не узнаю от века,
Но уверен в одном,
Что живу я не зря.
Я от счастья пьянел,
Что нашёл человека – 
Стиснув зубы, скорблю,
Что его потерял.
Зимы, вёсны промчатся, тоски не уменьшив, 
Встреч не будет и глаз,
Тех, ушедших, светлей...
Я во всём однолюб,
До конца неизменчив –
В час беды становился 
Упорней и злей.
В час беды грозовой и щемящей тревоги, 
В час,
Когда уже, кажется, не было сил, – 
Поднимался и шёл по привычной дороге 
На завод,
Что призывно в ночи голосил.
В этом гуле и скрежете – 
Проще и легче...
Всё казалось мне:
Только войду я в свой цех – 
Кто–то тихо, невидимо тронет за плечи,
И услышу я Валин 
Серебряный смех.
Валя!
Надо мне, очень надо
Хоть бы слово твое в конверте...
Без тебя так бездомно в цехах Танкограда! 
Грузно молот вздыхает:
Не верьте,
В печальные слухи не верьте!
 
Грозно молот вздыхает,
И гремит канонада – 
По–над Волгой
Взметнули «катюши» летучее пламя,
И в поношенной шали 
Девчонка из Ленинграда 
Поднимает бойцов и бинтует 
Коченеющими руками.
Может,
Ладожский ветер свистит над тобой 
Обжигающей сталью,
И патруль партизанский 
Проверяет пароль.
Где ты, где?
За какою грохочущей далью? 
Может, пуля?
Мгновенна конечная боль.
 
О, как дьявольски тихо в пролёте! 
Резцы в пересвисте,
Спелым колосом стружка 
Летит на паркет.
За станками – братва.
О, народ,
Беспощадный к себе,
Ты неистов!
Терпеливей тебя и отважнее 
Нет!
Одногодки мои и мои побратимы! 
Только подняли головы 
К солнцу, теплу и добру – 
Покачнулась земля,
Юно, яростно, неукротимо 
Мы схлестнулись с бедою 
На лютом ветру.
Как звенела земля о железо – 
Мы рыли канавы,
Заливали фундамент,
Сгружали станки.
С Украины и с Балтики 
Шли, содрогаясь, составы 
Из–под бомб– 
Дети, женщины, старики...
 
О, Урал мой!
Кряжистый,
Голодный,
Суровый!
Всю Россию прикрыл ты железным крылом. 
Затрубили заводы под небом багровым 
С новой яростью 
В тот огневой ветролом.
 
Грозно молот вздыхает:
Не верьте,
В печальные слухи не верьте!
По родимой земле 
С автоматом девчонка идёт,
И отмщенье в глазах не стихает...
 
 

Брат

* * *
О, как время несёт нас 
С неведомой силой! 
Память дни возвращает, 
Как горькие сны.
Письма где-то в пути. 
Письма ищут меня 
С сокровенным, заветным 
В конверте...
Плачет мама навзрыд 
Не над свежей могилой 
Над казённой бумагой 
С печатью войны.
То утихнет, то вновь – 
Будто вдруг засмеётся, 
Голова покачнётся,
На грудь упадёт.
Горе к сердцу летит,
На пути не споткнётся...
После смены пришёл я,
А брат не придёт.
 
За стеною
Надсадно хохочет гармошка, 
Надрывается люто,
Тоскует, хмельна,
И стучат каблуки – 
Просят счастья немножко,
Чтоб на миг позабылась война. 
«Эх, полынь-трава!
Веник наломаю!
Завтра буду ли жива – 
Нынче погуляю.
Я теперь в работе стала 
Смела да удачлива!
Ночку с милым ночевала – 
До побывки счастлива!»
Вот очнусь –
И уйдёт, как дурман, наважденье. 
Мама выйдет навстречу такой,
Как всегда:
«От Артёма письмо. Почитай.
Был в сраженье…»
И встревожена чуть,
И немножко горда...
– Мама! –
Бережно обнял дрожащие плечи. – 
Ну, не надо, не плачь.
Писарь мог оплошать...
Как утешить тебя, чтобы стало полегче? 
Нет, утешить нельзя.
И зачем утешать?..
 
Будто всё как всегда:
Стол под старой клеёнкой,
Табуретки, сундук,
На полу половик,
Фотографии в рамке 
Меж окон в простенке...
Всё как было,
К чему от рожденья привык.
 
За окошком весна 
И трава молодая,
Как при нём,
Ясный день деловито гудит.
Так и кажется:
Вновь на подножке трамвая 
Укатил он в училище – 
К вечеру жди...
А быть может,
Взял удочки и – на рыбалку.
Есть в нём жилка хозяйская.
Молод, а всё ж...
Скажет: «Вот, отоварился.
Часу не жалко».
Ты нам сваришь уху и пирог испечёшь.
Из мешочков давнишних, запасов случайных 
Наскребёшь отрубей 
Да картошки чуток.
Как ты делаешь – Это великая тайна.
А глядишь –
На столе настоящий пирог.
Пескари да гольяны под корочкой тонкой – 
По кусочку на брата с тарелкой ухи.
Унесёшь угощенье соседским девчонкам: 
«Шибко голод скрутил их – Хилы и плохи».
Ты не можешь иначе:
Всех жалко до боли...
Где-то старшие?
Долог ли путь на войне?
Благодарственна Богу,
Что рядом с тобою 
Мы с Артёмом – 
Рабочие парни вполне,
И что мы –
Под надёжной «бронёю» завода,
Что меньшой твой 
Работу освоил легко.
И отец улыбался, гордясь им:
«Порода!
Будет толк!
Не собьётся, пойдёт далеко!»
Я весь век бы завидовал этим успехам – 
Лишь бы жил он,
Смеялся и спорил со мной...
Будто рядом он.
Чувствую выдохи смеха, 
Неуступчивый взгляд 
И шаги за спиной. 
Оглянулся кругом – 
Пусто в комнате,
Где мы
Жили шумной семьёй – 
Смех, и споры, и крик...
 
Вот отец подойдёт,
Вахту сдав, после смены, 
И –
      бедой оглушённый, 
Поникнет старик.
Он бывалый солдат,
Под судьбою не гнётся:
И с японцем сражался,
И на немца ходил...
Вдруг,
Как будто от пули шальной, 
Покачнётся
И впервые почувствует 
Сердце в груди.
 
* * *
Нет!
Не верю я в страшную сказку о брате!
Кто придумал её в непроглядной тоске? 
Мама!..
Горько сидит на сыновней кровати 
С той бумагою 
С чёрной полоской 
В руке.
Наклонилась над ней,
Словно видит родного,
Тихо с ним говорит,
Укоряя чуть-чуть:
– Хоть разочек ещё бы взглянуть на живого 
Да самой проводить в тот неведомый путь. 
Ой да как ты ушёл-то совсем неокрепший 
В злую вьюгу-огонь, добровольный стрелок! 
Ой да как ты оставил-то нас, не согревши 
Ни словечком-письмом,
                                    мой последний сынок!
Ой, соколик мой быстрый
                                      да самый крылатый! 
Жил да радовал нас золотой головой. 
Как домой-то пришёл, помню,
                                            с первой зарплатой:
«Мама, вот–принимай!
На подарок любой!»
Козырнул, как боец.
Подаёт пачку денег:
«Сын ваш – слесарь-ремонтник!
Позвольте обнять?
Мы теперь, как актрису, тебя разоденем – 
Не пойдёшь у соседей рубли занимать!»
На фуражке –
Значок ФЗУ с молоточком,
И шинель под ремнём.
Молодец молодцом!
Вот и дожили,
Вывели в люди сыночка...
«Тюшка! Вырос-то как– 
Прямо вровень с отцом!»
Вспыхнул вдруг, помрачнел и задумался,
                                                                гладя
На меня.
На пол сел предо мною, чудак.
«Знаешь, мама...
А лучшей во всём Танкограде 
Нет бригады,
Чем наша!»
«Да что ты!»
«Вот так...»
А потом вдруг спросил 
Затаённо и горько:
«С фронта нету письма?»
«Нет, почтарь не принёс».
«Передай по привету и тяте и Тольке.
Я – на сутки».
И встал:
«С нас по-воински спрос».
Глянул грустно,
Да так,
Что по сердцу мороз.
Взял варёной картошки да хлеба кусочек, 
Завернул и упрятал в кармане своём.
 
А потом –
Телеграммы шершавый листочек: 
«Уезжаем на фронт. Не печальтесь.
                                                      Артём».
 
Где могилка твоя в чистом поле на фронте? 
Буря–гром над тобою да пламя рекой.
Как найти мне её на чужой на сторонке, 
Прикоснуться, обнять...
                                    хоть погладить рукой?
 
Взгляд сухой.
Я не видел лица её строже.
Из–под шали рассыпались пряди седин.
Ей сейчас с этой болью 
Никто не поможет.
Как с врагом, с ней осталась 
Один на один.
 
* * *
Мы в железном кругу 
Этих лет, этих бед.
В огневую пургу 
Кровью выточен след.
Над страною плывёт 
Не стихающий гром. 
Жизнь живущих зовёт 
Биться насмерть с врагом. 
Там, за Волгою, – Дон: 
Кровь, огонь ли, вода, 
Крик победный иль стон – 
Не узнать никогда.
Иль заря на снегу,
Иль знамёна дрожат... 
Головами к врагу
Наши братья лежат. 
Пол–России во рвах, 
Пол–России в плену.
Гневно встала Москва, 
Куполами сверкнув.
И не танковый гул 
Влился в грохот «УРА» – 
То навстречу врагу 
Двинул скалы Урал.
 
* * *
Мама, плачь.
Только слёзы беду не размоют.
Это время велит невозможного ждать. 
Я не знаю ещё,
Что случится со мною,
Сколько дней, сколько лет 
Вам с отцом горевать.
 
За стеною гармошка смеётся и стонет. 
Женский голос поёт:
«С милым в бой полечу!..»
Я до боли,
               до хруста 
Сжимаю ладони.
Стиснув зубы,
                     молчу.
 
 

Андрон

* * *
Может, голод колени сгибал,
Иль предательски 
Гнула усталость...
В пене белой мелькали детали, 
Кроваво-красны.
Затянуться б махоркой – 
Пылинки, и той не осталось. 
Перепутались с явью 
Вчерашние думы и сны.
Рокотали ремни приводные,
Ветерком обдувая,
Будто зноем в лугах сенокосной поры. 
И свистели резцы,
Словно птиц иль кузнечиков стая,
И поля колосились,
Светлы и добры.
И по спелому полю,
Приминая колосья,
Валя,
Валя бежит, сбросив старую шаль. 
Что-то звонко кричит,
Только ветер относит – 
Не расслышу – 
И дымом туманится даль.
Я спешу к ней,
Бегу тяжело и устало,
Вижу
Счастьем зовущий,
Сияющий взгляд...
О, как ветер буранит,
Горячий и шалый,
С ног сбивает,
Относит куда-то назад.
Только – радость в лицо.
Только – руки навстречу.
Но –
Огонь между нами стеной по земле... 
Слышу вдруг:
– Ну-ка, дай обороты полегче. 
Притомился в тепле?
Голос мягкий – Андрон вездесущий 
Приметил:
– Головою до «камня» – и отдал концы 
Дай-ка я постою,
Ты в пролёте проветрись,
Посмотри,
Как работают вон 
Сорванцы.
 
Сорванцы – «ремесло» – 
У станков на подставках.
То его «детский сад»
И его «батальон».
Он для них – словно Бог:
Строг, внимателен, ласков – 
Комиссар партизанский 
И – дядя Андрон.
Все к нему, как к отцу,
С горем, с жалобой, с просьбой,
Все душевные тайны – 
Начистоту.
 
А расточники,
Савка и Юрка,
                     должно быть,
Те, как гордость его,
На особом счету.
К слову вставит всегда:
– Эх, какие ребята!
Спор – до драки 
Любые рекорды собьют.
Крепыши!
Настоящие, слышь, дьяволята! 
Курят,черти.
А так –
           по две нормы дают.
 
– Не пойду, – огрызнулся я.
Он, как мальчишка,
Озорно улыбнулся небритым лицом, 
Глянул прямо в глаза:
– Так вернее, братишка!
И к расточникам двинулся
С новым резцом.
 
А расточка молчит.
Вновь расточники спорят.
Что случилось?
Встревоженный мастер спешит.
Шатуны без движенья.
Конвейер в заторе.
Встанет сборка – 
И час промедленья 
Страшит.
 
Небывалый шабаш.
По какой-то напасти 
Смолк мотор
И обвисли на шкивах ремни?
Оба что-то кричат с петушиною страстью, 
Смотрит зорко Андрон:
Не дерутся ль они?
Если б воля его – 
Дал бы чёртовым детям 
По затрещине, неслухам.
Нет уже сил...
Да кого ж тут винить?
Сам, бедовых, приметил,
Уму–разуму сам 
Неустанно учил.
Сам поставил к станкам,
Видя толк в них и сметку:
Есть в работе их 
Добрый
Рабочий накал.
И за сменою смену 
Подолгу, в охотку 
Рядом был возле каждого,
Глаз не спускал.
По двенадцать годков,
Ещё ростом не вышли,
Ещё силой не взяли – 
Уменье придёт...
Им бы книжки,
Да школьных учебников мысли 
Всё вбирать и вбирать – 
Фронт оружия ждёт.
Им бы в поле резвиться,
Играть в догонялки 
Под отцовским приглядом,
Не зная забот.
Но отцы на войне.
Никакие гадалки 
Не предскажут судьбу их:
Кто с фронта придёт.
 
Смотрят грустно мальцы,
Не прося о пощаде.
Только б, выслушав их,
Понял правильно он...
– Мы пошли на рекорд,
Самый высший в бригаде.
Мы вдвоём,
Понимаете, дядя Андрон?! 
Заготовок – полно.
Всё как надо. Отлично! 
Контролёр улыбается:
Дело – на ять!
Только Савка,
Как злостный единоличник, 
Незаметно стремится 
Меня обогнать.
Только Савка...
– Заглохни!
Всё Савка да Савка!
Сам скажу!
– Заслабит!
– Потому и запал...
Как на зло,
На штанах
Расстегнулась булавка,
Пропорола живот.
Я с подставки упал.
Юрка выключил – 
Что–то в станке захрустело, 
Скрежетнуло, заглохло...
 
– Ну, просто детсад!
 
Подоспело начальство:
– Андрон, в чём же дело?
И товарищ в кожане,
В очках,
Бородат...
О, как мрачен Андрон у станка! 
Крутит гайки,
Вскрыл капот–проверяет, 
Напорист и зол.
И начальник участка пред ним
По-хозяйски
Что-то грозное шепчет.
Вот мастер нашёл, 
Распрямился,
Вздохнул обречённо и жалко: 
Шестерня на ладони – 
Отбиты зубцы.
– Заменить!
– Не имеет инструменталка.
– Сделать тотчас!
– Нужны не минуты – 
Часы.
 
* * *
Под портретом вождя,
В полумраке,
Развёрнуто знамя.
Запах масла
И крепкий махорочный дух.
И начальник стоит за столом,
О края опираясь руками: 
– Подойди.
Что стряслось у расточников? 
Глух?
Всё на откуп мальчишкам отдал 
Самочинно,
А воспитывать их 
Оказался не дюж?
На участке –
Развал трудовой дисциплины.
А по сути –
Растленье неопытных душ.
Если б видел 
Он,
Как мы за Родину бьёмся, – 
Взгляд к портрету.
Андрон, багровея, молчит.
– Дай сюда партбилет.
А потом – разберёмся.
Чьё-то сердце,
Как молот в пролёте, стучит.
Голос тих у Андрона.
В нём сдержанность, сила:
– Партбилет – это жизнь.
Вам свою
Я отдать не могу.
Она юность мою 
По тылам колчаковским носила, 
Никогда не была 
У народа в долгу.
Человек под портретом 
Сверкнул полновластно глазами, 
Указал на кумач,
Где тяжёлые складки сошлись:
– На колени!
Целуй
         это
              кровью омытое
Знамя!
Этим знаменем
                       мне поклянись!
 
* * *
Было так или нет – 
Мне о том рассказали.
 
На участок к станкам 
Не вернулся Андрон.
Кто–то видел:
В колонне солдат 
На вокзале 
И его с автоматом,
Спешащим в вагон.
Кто–то видел:
Печальною стайкой ребята 
У вагона толпились.
И выглянул он,
Помахал им в окно:
Мол, прощайте, орлята...
А ребята:
– Вы бейте фашистов проклятых! 
– Добрый путь!
– Мы поможем вам, дядя Андрон!
 
 

У разбитого танка

За тридевять земель бушует пламя
И превращает города в золу,
А здесь война стоит перед глазами
На каждом повороте и углу.
 
Все просто и жестоко до предела.
Не видя ночи и не слыша дня,
Живём войной.
Душа окаменела?
Нет, закалилась от её огня.
 
И кажется: сердца в стальной огранке.
И никакая пуля не возьмёт…
Вчера пришли поверженные танки,
Как весть о тех,
Кто больше не придёт.
 
Зияют фар задымленных глазницы,
Молчат отгрохотавшие сердца.
А может быть,
Им снова битва снится,
Бой на таран,
                   до самого конца?
 
Открыты люки –
Подходи, глазей.
Нет разрешенья,
Но и нет запрета…
В люк танка опускались как в музей,
Обратно выходили
Как из склепа.
 
* * *
Кто-то, выйдя на свет,
Показал медальон.
Осторожно раскрыли,
Как будто гранату.
«Зуев Тихон Ильич…»
Женский вскрик: – Это он!
Тёти Симы сынок…
Замолчала.
Исчезла куда-то.
А находка пошла по шершавым рукам:
Год рожденья и адрес –
Всё точно, как было.
Тишина.
Боль бессилья в глазах и тоска,
Как над свежей могилой.
Мать бежит.
Ворвалась,
Растолкав нас,
В кружок:
– Где дитё моё, где?
Да неужто мы вместе?! –
И схватила листок. –
Наконец-то, сынок,
Ты вернулся… пришёл!
А отец твой – без вести…
И смеётся счастливо, и снова глядит
На листочек:
– Усы отрастил!
Ордена… Ордена-то!
Будто вспомнила малым:
Навстречу бежит,
Приседает
И снова бежит косолапо
По траве-мураве,
По речному песку…
О, какой синеглазый да белоголовый!
Ой ты, первое чудо на бабьем веку,
Колокольчик ты мой,
Цветик мой васильковый!..
Тётя Сима сияет, от счастья пьяна.
Поклонилась степенно всем:
– Не осудите.
Нынче – праздник!
Единственный сын… в орденах…
Приходите.
На радость мою –
Приходите!
Гордо голову вскинув,
Пошла напрямик,
Все вокруг расступились,
От горя немея…
Тишина,
Словно крик.
Матерей обездоленных крик
Нарастает и крепнет
Над русской землёю.
 
* * *
За тридевять земель бушует пламя
И превращает города в золу,
А здесь война стоит перед глазами
На каждом повороте и углу.
 
 

Снегири

Голубая зима.
Тишина.
Слышен стук за версту.
А мороз режет щёки – невмоготу.
И трамваи стоят где-то –
Мёрзнем без толку:
Через город на Кировский топать –
держись!
Вот старушка
С потёртой кошёлкой
Плачет:
– Осподи, што за жись!
Отморозила ноги в очереди…
Ждут внучата… мал-мала меньше…
Умерла доченька… Нету дочери… –
Просит женщин:
– Помогите, милые, добраться мне…
Вон, за сумётом, проулок первый…
– Где кормилец-то?
– Сама роблю. Зять на войне
Офицером…
Подхватили под руки, повели.
– Не плачь, бабуся.
Нынче всем лихо…
…А за речкой
Снега голубеют вдали,
В куржаке перелески.
Мирно и тихо.
Снегири розовеют, как яблоки, 
в белой стыни
На ветках полыни
и свистят у сугроба покатого.
Западёнку сейчас б –
Вон того бы поймать, хохлатого!
Где ты, детство?
Ушло.
Ниоткуда не выплывешь снова.
След позёмкою лет замело.
Где вы, сверстники-птицеловы?
По дорогам каким,
Под какие идёте раскаты?
А за пряслом,
В снегу притаившись, – ребята.
Западёнка в кустах, а в садке
Бьются крыльями птицы о прутья.
Захлестнуло далёким, родным…
Налегке
Подбегаю:
Хотел бы взглянуть я.
– Ребятьё!
Ну, куда вам такую пропасть?
Отпустите, погибнут!
Поднялся малец,
Распахнувши отцовский тулуп:
– А лопать?
Ты нам пайку отдашь?
Сварим суп…
 
А на ветках полыни свистят снегири:
– Жить!
– Жить!
– Жить!
И качаются, будто листочки зари…
Отступаю,
Чтоб не спугнуть.
…Словно голос из детства надсадно звучит
(Ну, свисти, алогрудный, свисти!) –
Мой братишка бежит
И сквозь слёзы кричит:
– Отпусти!
Он умрёт – отпусти!
Зубы сжал
И западёнку схватил, улыбаясь:
– Не возьмёшь!
Пусть летят эти пташки –
Смотри!..
 
Это – в детстве.
Сейчас – подплывающий грохот трамвая.
Бьются,
Бьются в садках снегири.
…На подножках народ, и на крышах – битком,
В промасленных ватниках и полушубках.
– Витька, занимай буфер! –
Рывком
Меж вагонами встали.
Свободно и жутко:
Трамвай несётся,
Будто потерял управленье.
Вцепились в поручни – не оторвать.
Кто-то сверху:
– Вот передвиженье,
Высший класс!
А мороз –
Кожу со щёк сдирает,
А внизу пурга-буран под колёсами,
Будто жизнь промелькнула,
Гремя, наплывает вторая –
Вопросами:
– Что же делать?
– Работать,
                 работать,
                              работать!
– Ну, а если туда,
Под крыло твоих маршей,
атак, поражений, пехота?!
 
Я проститься не мог
С моим младшим, умолкнувшим братом…
Что же делать, Артём?
Где могила твоя?
Двадцать будет тебе в сорок пятом.
Знаю,
Также в скрежещущей дали,
Зубы сжав, «Не возьмёшь!» –
улыбался.
Не могу я смириться,
Чтоб ты неотмщённым остался.
 
Как прежде,
Уходят составы за Каму и Волгу.
Уеду и я,
Одному подчинённый –
Святому солдатскому долгу.
 
…А заступит вечерняя смена,
Мой станок – беспризорный.
Витька издали глянет,
Как будто дозорный,
Принесёт шатуны –
Глухо звякнут детали:
Измена!
 
И под грохот колёс
Я кричу ему в ухо:
– Слышь, двинем в пехоту?!
– Что ты? – мычит глухо.
– Согласен? Готовь запасные портянки!
– А танки?
Кто будет делать танки? –
И смеётся.
Ехидна в улыбке лукавой:
– Что, за смертью спешишь иль за славой?
 
Может, прав ты, очкарик…
А пехота опять отступает –
Атак рукопашных кровавое месиво…
А быть может,
Там нас лишь с тобой не хватает,
Чтобы чаша весов перевесила?
 
Как прежде,
Уходят составы на Каму и Волгу.
И где ты полезней,
Послушный солдатскому долгу?
Голубая зима.
На ветвях куржака бахрома
Трубы в небо взметнулись зенитками вечными.
Проплывают цеха.
Вот бетонной ограды стена.
Стоп.
Конечная.
 
Я опять у станка
От зари до рассветной зари.
А детали нужны, как снаряды, –
Мне нужно спешить…
И всю ночь надо мною
Свистят и свистят снегири:
– Жить!
– Жить!
– Жить!
 
 

Письмо другу

Здравствуй, друг!
Я уехал. За далью остался Урал.
Промелькнула Уфа. Вот уж Волга маячит.
Я исчез. Ты меня потерял
И, наверно, тревожишься:
Что это значит?
Что ж, порой не преграда –иная«броня».
Нужно ль всё объяснять?
Ты поймёшь с полуслова.
Пусть спасёт она от любого огня
Не меня,
А кого-то другого.
Я иду на огонь.
Не напрасно упорство в себе я растил.
В дни такие
По ветру слова не рассею.
Нам на свете не жить,
Коль не сможем спасти
Нашу землю,
С былинным названьем – Россия.
В этом слове – начало пути моего;
В нём для нас – всё на свете:
И Невский,
И Пушкин,
И Ленин.
Только слово –
А если ославим его, –
И в могиле услышим проклятья
Грядущих на свет поколений.
Что за сила в нём скрыта?
Шепчу я,
Как тайную песню шепчу:
– Русь! Россия!
Берёзы и поле в безбрежном посеве,
Где трудился отец мой и дед…
Будто я сквозь пожары лечу,
Обретая отвагу и волю
В тоске,
И в любви,
И во гневе.
 
Сохраним мы весёлую, гордую речь!
Пронесём сквозь огонь –
Для того мы родились.
Быть не может,
Чтоб Ленина дело
И Пушкина слово –
Забылись!
Быть не может,
Чтоб Невский из рук своих
Выронил меч.
Потому по Уралу дымятся громады.
Ощетинились горы
Молчанием каменных плит.
Там за каждым хребтом –
Танкоград
И гремучих цехов канонада.
Вся Сибирь,
Вся тайга
Бронированным гулом гудит.
Я не знаю,
Мы встретимся ль у проходной.
Если нет,
Это –
В общей беде –
Небольшая утрата.
Я – солдат.
И единственный мой позывной
До последнего вздоха:
расплата!
 
 

Эпилог

Или снова весна,
Иль опять листопад на Урале?
Вскинув руки,
Бежит по тропинке бетонной
Навстречу мне Валя.
Ветер волосы взвихрил –
Весёлые лёгкие пряди,
И плещетсяс частье
В порыве,
В улыбке,
Во взгляде!
Бежит. Запыхалась.
Я слышу дыханье любимой,
Навстречу спешу.
Поравнялись.
Сверкнула глазами –
И мимо…
 
…Иль юность мгновеньем
Мелькнула в былом озаренье?
Забытая ль песня
Послышалась маршем сражений?
И время вернула,
И вмиг навалилась на плечи
И гулом цехов,
И грозной бедой человечьей?
 
Со мной – моё время,
Земля моя в бедах и грозах…
Не ломятся ветви под бурей
На тонких берёзах.
Не ломятся ветви.
Была ты
Лишь веточкой сада
И лучиком утренним
В хмурых цехах Танкограда.
Да просто
Была ты девчонкой,
Каких не бывало…
А время трубило,
А время – сердца разрывало.
Любовь оставалась,
Жила опалённой и чистой…
 
…Да, может, она, огневая,
Сейчас промелькнула
жар-птицей…
 
Седые-седые
Плывут облака надо мною.
Счастливые возгласы,
Шёпот и смех – за спиною.
А сердце стучит,
Словно залпы в минуты утраты…
Спокойно, родное:
Хоть ветры другие и даты,
Ещё не остыла горячая быль –
За плечами.
На наших дорогах
Стоят обелиски в молчанье.
Мы снова в пути,
Стряхнувши походов усталость.
В глубинах души
Нетронутой юность осталась.
И Родина
В гуле работ
Небывало прекрасна.
И жизнь продолжается.
Время над нами не властно!
 
* * *
Танкоград…
Пламя юности в сердце стучит, как набат.
Пламя грозных годов
Над землёй, над страной
И над нами,
Как вопрос:
Ты готов,
Если снова разверзнется пламя?
Только слово,
Но мне не уйти от него.
Тяжело и сурово твоё торжество,
ТАНКОГРАД.
 
 

Челябинску

Город мой, 
               былых твоих углов
                                           нет.
В застройках – новизна акцентов…
Встретиться бы нам без громких слов
где-нибудь вдали от монументов,
не от тех, что в бронзе на века,
а от тех, что ходят, бронзовея…
 
Посмотри: у ног твоих река
в половодье яростней и злее
плещется, как жизнь твоя, гремит,
пенится, бунтует…
Волны – вроссыпь.
Будто бы твердынь твоих гранит
ощущает (старые наросты)…
Город мой, какая благодать!
Вод весенних мощное кипенье!
Этажей высотных отраженье
в заводях –
лицо твое и стать.
Мы с тобою - давние друзья -
будто бы хмельны от этой встречи…
Облака над крышами скользят,
солнце багровеет над Заречьем.
Предо мною улицы трубят,
площади, как цветники,
огромны…
На ладони правой у тебя,
сдерживая пламя, дышат домны.
А на левой, в зелени лугов,
ждут маршрутов и команд ракеты…
Лучше постоим без лишних слов –
не нужны
вопросы и ответы.
Искренней, и проще, и родней!
Сколько лет мы вместе,
сколько дней!
Я в твоих цехах гранил металл.
Ты меня на битву провожал.
И гремел,
как будто бил в набат,
город мой,
Великий Танкоград!
Я вернулся из того огня,
потому что ждал ты,
звал меня
с тех победных
                       громовых полей
ждал
душою матери моей.