Иван Панарин - боец Второго Белорусского фронта Третьей гвардейской танковой бригады. До войны Иван Сергеевич работал в Ленинграде складским заготовителем, в 1942 году эвакуировал из осажденного города своего брата и жену через Ладожское озеро. Сам же был направлен в Челябинское танковое училище, после окончания которого в 1943 году ушел на фронт. Иван Сергеевич не был писателем, да и записки, по-видимому, начал с 27 февраля 1945 года лишь потому, что у него к этому времени появился трофейный блокнот. Он записывал то, что видел, не для публикаций, а для себя, но то, что он написал – неподвластно суду времени. Это живой голос, выхваченный из потока истории. После войны он жил в Челябинске.
Западная Европа, весна 1945 г.
27 февраля
Мы пошли в атаку в Померании. Прорвав оборону немцев, двинулись вперед два танка нашего взвода, шесть – горели, убит Летвиненко, нашу машину ударил снаряд, но не пробил. На шоссе мы вышли первыми, подавили очень много немецких повозок, как военных, так и гражданских. На одном тракторном прицепе наш танк встал креном, и поехать ни взад, ни вперед было нельзя. Немцы, видя, что больше танков нет, с гранатами в руках подходили к нам. В машине было много людской и конской крови, у нас отказал пулемет, у меня было лихорадочно-нервное состояние, но все же я вылез из машины и стал вместе с Голотенком отбивать немцев гранатами. Скоро подошли наши танки. Немцы – часть убежали, часть – убили мы. Нас буксиром стянули с прицепа, и мы поехали за своими. Вечером, недалеко от города Бранденбурга, у нас соскочил подшипник ленивца и порвалась гусеница. На шоссе наших близко не было, только гражданские немцы собирались из лесов по домам. Слева были дома, а справа, метров двести – лес, ехать нельзя. Я достал лобовой пулемет, пять дисков, штук шесть гранат, а остальной экипаж исправлял танк. Шел дождь, было темно и опасно, я открыл по деревне огонь из пулемета, но там, видно, никого не было. После чего я пошел в дом, достал вина, немного выпили. Напиваться было опасно. Мы по уши в грязи и крови. Подошел 3-й батальон, а потом летучка. Нам стало веселей, скоро исправили машину и поехали дальше. В Бранденбурге выпили ещё и ночевали до утра. Я переменил одежду, так как весь был мокрый.
28 февраля
Утром, попив кофе, который приготовила немка, получили приказ наступать дальше. Я ехал не впереди. Скоро прибыли в неизвестный небольшой городок, сопротивления не было. Мы, побросав машины, пошли в дома. Я зашел в один дом с пистолетом. Семья немцев, человек шесть – сидели, обедали. Я их ошеломил своим входом, они все встали и подняли руки, я сказал: “Продолжайте кушать”. Но они, не понимая, что я говорю, все стояли и тряслись. Но я успокоил их и сел с нимиза стол. Одна немка принесла вино, но я не пил, потом я услышал артиллерийскую стрельбу и выбежал на улицу. Немцы подогнали бронепоезд и стали обстреливать нас. Наши два танка уже горели, к машине подойти было нельзя: строчили пулеметы, но я кое-как добрался до машины и стал стрелять из пушки. Однако скоро бронепоезд разбили в щепки, и стало тихо. Мы заняли оборону, где и ночевали. Ночью славяне напились и…
1 марта
Утром выехали за город и встали в оборону, окопали танки. Нам сказали, что пехота отстала на 70 километров и путь пехоте немцы отрезали. Положение было плачевное, но мы не унывали. Я пошел с Огурцовым в один хутор, километра за два. Заходим в дом: полон дом немок, а мужчин нет, и одна русская. Она нам сказала, что солдат нет, и спрашивает, что мы будем делать с ней? Им говорили, что бессчетное количество русских танков прорвалось и уничтожает все живое на свете, даже и русских. “Это ерунда, – отвечаем, – скажи, где помещик”. Она нас увела к мельнику, там мы достали литров 15 вина и много яиц. Благополучно пришли к машине и стали кутить. Но один из экипажа должен быть трезвым. Лешка не пил и десант – тоже не напился. Я был навеселе.
2 и 3 марта
Стоим в обороне, продолжаем кутёж. Несмотря на то, что самолеты изредка налетали на нас, ем хорошо, мне было всё равно, я считал, что не сегодня-завтра капут.
4 марта
Нас обрадовали, что пехота подходит: кольцо она прорвала. К вечеру в город подошел один батальон пехоты, и нам стало веселей, даже хорошо. Пехота вступила в свои права.
5 марта
Нам дали приказ: во что бы то ни стало, любой ценой взять город Кёзлин. На рассвете мы двинулись вперед. Ехали много, немцы сопротивления не оказывали. Когда мы приехали на одну станцию, немцы абсолютно не ожидали нас, спокойно работали, но когда поняли, кто мы – кто куда наутек. Уйти, конечно, мало кому мы дали. Мы заняли круговую оборону, скоро экипажи наш и Морозова послали в разведку, мы для смелости выпили, потом пошли вперед. Проехав километра два, увидели эшелон, идущий в этот город. Я ударил в паровоз, не попал, машинист остановил, из вагонов вышло много солдат, я боялся, потому что не понял, что они хотели: или сдаться, или еще что. Я застрочил из пулеметов, и они – в лес, кто куда. Мы замаскировались, и Морозов поехал доложить, скоро вернулся и сказал, что приказано стоять здесь до утра, это было очень печально. Нас – два экипажа, а кругом лес, то и дело жди, как нападут и сожгут в танке. Мы, оба экипажа, не спали ни один всю ночь, только время от времени то они, то мы по лесу прострочим из пулеметов и рюхнем раза два из пушки, и снова тишина. За пушкой, сидя на своем сиденье, на рассвете я задремал. Но Гришка как крикнет: “Ваня!” Видим, впереди кто-то переходит шоссе, я сразу осколочным ударил, слышно только крик женщин: видно, они из леса возвращались домой.
6 марта
Мы двинулись вперед. На быстром ходу мчались по шоссе. Один за другим наши грозные уральцы догоняли очень много беженцев, удирающих вглубь Германии. С дороги свернуть было нельзя, и мы давили всё, что попадалось на пути: лошадей, повозки с барахлом и продовольствием. Скоро приехали в одно село, немцев было мало, а русских пленных много. Нас тащат русские девчата к себе, угощают вином, конфетами и прочим. Но нам было не до этого, срочно стали окапывать машины, мобилизовали гражданских, но не успели замаскировать танк, как прилетели два мессера и стали обстреливать нашу машину. Мы спрятались в подвал. Скоро загорелся тот дом, где стоял танк, машине угрожал огонь. Лешка перевел машину в сад другого дома. Не успели замаскировать, прилетели снова мессера, увидели, что село горит и улетели. Километра за два на железной дороге Гришка увидел состав. Я сделал три выстрела, но было далеко, не попал, и эшелон пошел обратно. Скоро явились мессера и пробили из пулемета нам трансмиссию и бак задний с горючим. Мы машину исправили и поехали на окраину деревни, где встали в оборону, простояли до утра, было страшно. Нас всего осталось три танка, а про пехоту и не слышно, она далеко сзади.
7 марта
Двинулись вперед, особенного ничего не было. Заняли город Кёзлин. Там постояли один день, а потом пошли дальше. Вошли в лес, там был митинг. В нашем батальоне осталось семь машин.
8 марта
Заняли город Нёйштадт. Встали около одного магазина, замаскировали машину, достали вина, рому и проч., выпили. Гражданского населения было мало. Я зашел на хлебозавод, там были русские парни, они меня угостили и пожаловались на своего мастера, что он очень издевается над русскими. Один просил наган, чтобы самому его застрелить. Я не дал и сам стрелять не стал, а так этому мастеру насовал в лицо, что он упал и долго не мог опомниться, а потом, когда я собрался уходить, он пожал мне руку и говорит: “Руссиш гут”. На окраине города мы ночевали, нам приготовили русские девчата блинов.
9 марта
Мы шли на поддержку 3-го батальона. 3-й батальон был в передовом отряде, он не потрепался. Свежими силами дожал автоколонну немцев, удирающих на запад, машин семьсот или больше, и разбил её в лоскуты, так как ей свернуть с шоссе было нельзя: кругом грязь, автомашины буксовали. Фрицы побросали даже целые автомашины и утекли, оставив все свои пожитки – их было много. Наступила ночь, по шоссе за несколько километров горели немецкие машины, и кругом были груды лома. Голотенко заболел, и машину пришлось вести мне. Я провел километров десять. На втором перекрестке под тягу попал ключ, и я стукнулся в дерево. На шоссе в хуторе мы ночевали.
10 марта
Утром наш взвод послали в ГП3. Подошли артиллерия и пехота, стало веселей. В населенном пункте – цементный завод, а западнее – сопка и лес. Когда переехали железную дорогу, по нашим трем танкам (мы шли в хвосте) немцы открыли бешеный огонь. Впереди два танка встали, командир роты мне приказал пойти пешком вперед и сказать, чтобы танки дальше не шли и вели вправо по лесу огонь. После того, как я подошел к переднему танку и передал приказ, только успел повернуть обратно, как в танк ударил снаряд, и танк загорелся, а слева из дома по нам фрицы открыли огонь не менее как из трех пулеметов. Пули, как пчелы, жужжали вокруг меня. Я бежал перебежками, но скоро меня кольнуло в правую ногу, и я упал, а боли не чувствую. Кругом была грязь и вода, вид у меня был бледный, внутри все горело, хотел пить, а сообразить не могу, что я в воде, весь мокрый. Начали рваться мины. Я увидал через канаву мост и до половины залез под него. Слышу, кто-то кричит: “Лезь дальше, дай спастись и мне!” Я решил все равно добраться до машины и, как стрела, добежал, и крикнул: “Люк!”, ребята открыли люк, и я, как кошка, мигом прыгнул в машину. Не успел сказать, что я ранен, как впереди стоящая машина Евстоги была подбита, и кто-то кричал: “Товарищи, спасите!” – и, ругаясь матом, просил помощи, но никто не хотел вылезать из машин. Скоро Гриша вылез и подбежал, кто-то еще оказался ранен. Мишахин – в позвоночный столб. Мы отошли назад, развернулись в деревне и стали стрелять по лесу. Наших машин было много. Мне рану перевязали, и мы поехали в обход.
11 марта
Подъехали к одной речке, моста не было и делать было некому, мы решили – вброд. Наш танк пошел и на середине заглох: полная машина воды. Буксиром вытащили. У меня ныла рана, но я не покидал экипаж, который был весь мокрый и замерз. Спирт согревал нас.
12 марта
Весь день шли маршем, догоняя своих, ибо пока мы машину вытаскивали из воды, они далеко ушли вперед, а дорога вся запружена нашими войсками.
13 марта
Ночью приехали до своих, они стояли в обороне под местечком Боян. Мы встали около одного сарая, а немцы вели беспощадный огонь из всех видов оружия. Из машины выйти было невозможно: кругом были снайпера, как выйдешь, так снимут.
14 марта
Стоим там же. Вперед нельзя: крепкая оборона. Днем сидели в машине, в ней даже по-легкому оправлялись. Касьянова не было, был Морозов.
15 марта
После обеда 3-й батальон пошел в наступление, мы поддерживали его. Продвинулись метров на восемьсот, погорело три или четыре танка. Мы вклинились в боевые порядки 3-го батальона. Благодаря трусости Касьянова чудом уцелели: и справа, и слева, и сзади, и впереди горели танки, а мы стояли, как заколдованные. Стало темно, немцы огонь прекратили. На нашу машину положили раненых и убитых, и мы поехали в свой тыл. Дорога была хорошая, но было темно. Нам встретилась кухня. С кухни Корнев сел с нами впереди, возле пулемета, а Касьянов сидел слева. В кювете стояла подбитая пушка-самоходка, а ствол торчал поперек дороги. Наш танк на 4-й передаче ударился о ствол. Корнев убит наповал, а Касьянов крепко контужен и отправлен в госпиталь. Мы ночевали на сборном пункте, машиной стал командовать я.
16 марта
Морозов загруз, а мы стали натягивать гусеницу. Выбросив два трака, обнаружили: неисправен ленивец. Нас отправили на СПАМ, а Голотенко посадили на другой танк. Приехали на СПАМ, нам поставили ленивец, устранили еще кое-какие неисправности и дали нам Шустя.
17 марта
Нас трое, а радиста нет. Мы смазывали машину, пришел Генка, мой друг по школе, и остался с нами ночевать, напились и уснули.
18 марта
Приехали в штаб батальона, простояли целый день, я жарил котлеты. На передовой шли ужасные бои. Наши самолеты, партия за партией, бомбили фрицев. К вечеру мы поехали на передовую. С нами сели писари, повара с термосами и прочая дворня, в том числе и Компанец. Наши продвинулись в этот день километра на два. Когда мы подъехали к передовой, на дороге стояли танки, а справа густой лес, слева огромный кювет. Из леса на нас напали фрицы, с криками по-русски “ура” и строча из автоматов. Я сидел за башней, стрелять было нельзя, ибо полная башня этой дворни, пушку не развернешь, но соседние танки открыли огонь, гансы отступили. У меня был бледный вид, когда они были метрах в десяти от нас.
19 марта
Целый день стояли при штабе, а к вечеру дали машину и посадили Теселкина, и мы поехали на передовую. Наши стояли в обороне в лесу, мы прибыли к ним, меня услали в штаб.
20 марта
Стояли в лесу, я целый день спал в штабе батальона, а к вечеру пошел искать своих. На старом месте их уже не было, мы пошли с Огурцовым, Макаровым, Куваевым. Наши подходили к городу Цопот, но я своих не нашел, а нашел 18-ю бригаду и с Джоджуа сел в машину – у них экипаж был не полон, ночью мы вошли в город, т.е. на окраину Цопота и встали в оборону. Я пошел в дома: жителей не было, кое-где в подвалах старушки да старики. Изрядно напился я пьян и в одном подвале ночевал.
21 марта
Прибыла наша бригада, она была недалеко за городом, я нашел своих. Принес портфель сигар, сигарет. Покушали, было тихо, немец не стрелял, а изредка наша артиллерия нарушала тишину. К вечеру мы тронулись вперед и зашли в центр Цопота, это большой город. Возле одного огромного здания ночевали в магазине.
22 марта
Наши за Цопотом продвигались вперед, очищая вторую половину города, но немцы упорно сопротивлялись. Наши погорели: ЗИС и Т-34. Город обстреливала морская артиллерия, всё горело, было жутко.
23 марта
Наши войска полностью очистили Цопот, остались пригороды. Немцы крепко дрались за каждый метр земли, ибо следующий был Данциг. Им деваться было некуда, отступать только в море, мы их окружили. Нам дан приказ очистить одно пригородное местечко от немцев. Вышли мы на окраину, немцы вели по нам огонь изо всех видов оружия, мы тоже открыли огонь и продвигаемся вперед. Впереди нас шел Макаренко, он высунул голову из люка, его ранило, весь экипаж выскочил из машины. Мы дали задний ход, встали за одно здание и вели огонь, а немцы зажгли почти весь город, положение ужасное. Мы поехали дальше. На углу улицы меня позвал командир роты. Я вышел из машины, а мины рвались рядом. Получил задание, и поехали на окраину улицы, там встали в оборону. У нас разрядились аккумуляторы. Я доложил командиру роты, он приказал стоять здесь. Скоро немецкий скрипач заглох: дому, возле которого мы находились, и нашей машине угрожал огонь. Мы решили завести воздухом, которого также было мало, и поехали на СПАМ. В Цопоте в центре остановились, Гриша и я пошли искать начальство и узнать, где СПАМ, а Федя и Гена остались здесь. Мы шли по городу, а город весь горел да снаряды рюхали по без того разбитым домам. Мы узнали, где СПАМ, и решили ночевать в городе до утра. Федя достал где-то спирту, которого я выпил и думал, что умру, меня так тошнило, я целую ночь не отходил от урны.
24 марта
Прибыли на СПАМ. Нам тут же подзарядили аккумуляторы. Я в болоте помылся и сменил белье, у нас много было вшей. К вечеру поехали на передовую, добрались до штаба бригады. Нас, командиров машин, собрали и поставили задачу – на рассвете занять перекресток дорог очень важного узла на подступах к Данцигу, но сказали правду: сила у немцев здесь большая, а мы одни и пехоты нашей очень мало, обстановка сложная.
25 марта
Утром мы пошли в атаку, но она сорвалась. Немец как открыл ураганный огонь, сжег четыре наших танка. Мы стояли возле одного хуторка. Метрах в десяти влево, метрах в тридцати вправо сгорели танки, а наш остался невредим, мы укрылись за домик, а потом нам приказали выйти к сгоревшим танкам вперед и вести огонь по лесочку. Мы выдвинулись, но вскоре меня отозвал командир роты, и комбат поставил задачу – пойти в разведку, выйти на перекресток дорог. Я пришел в танк, рассказал экипажу – все очень смутились, взглянув друг на друга, молча только закурили сигарету. Каждый думал об одном, что из разведки нам не вернуться, каждая клетка тела трепещет и просится жить, но что ж, выполнять надо. Мы лощиною по бездорожью ринулись вперед. Проехав километра полтора, наткнулись на противотанковый ров шириною метров десять и глубиной метров пять, и на дне метра два воды. Упершись, мы вернулись обратно и встали в укрытие. Прибегает связной комбата с запиской: “Вперед! Почему вернулся? Потерпишь свою кару!” Через связного я доложил, что ехать нельзя, такое положение. Выслали саперов, через час сделали переправу, и мы поехали в разведку, на высокой скорости и ведя огонь из пушки и пулеметов. Не доезжая до перекрестка, встретили немецкий танк, я его ударил одним бронебойным, но в танке, видно, не было бензина, и экипаж его бросил. Впереди были немецкие окопы, где было много пехоты, которая в панике перебегала из окопа в окоп, я их расстреливал из пулемета. Скоро мы увидели кавалерию, но когда кони подошли ближе, оказалось, что они без всадников – они их побросали, а сами скрылись в лесу. Скоро мы расстреляли все снаряды, а справа подошла 18-я бригада, и мы отошли на заправку и ночевали в одном хуторе.
26 марта
Ночь прошла спокойно, на рассвете нам принесли пищу. К обеду мы пошли в наступление на город Данциг. По сторонам двигалась пехота, а мы ехали по шоссе. Скоро въехали на окраину Данцига. Немцы сопротивления не оказывали, город был пуст, большинство жителей эвакуировалось, а которые остались – находились, видимо, в подвалах. Мы ехали по правой стороне одного квартала, я сделал несколько выстрелов. Город горел. Мы встали около консервного завода, на улицу стали выходить гражданские не немецкой национальности: поляки, русские, французы и пр., угощая нас сигаретами, вином, восклицая: “Да здравствует Красная Армия!” и др. Скоро мы подвыпили. Наша пехота отовсюду приводила пленных немцев, которые не хотели отступать и спрятались в подвалах, многие уже успели переодеться в гражданскую одежду. Шусть и я были изрядно навеселе и пошли по подвалам, где обнаружили много гражданских немцев, преимущественно женщин, которые тряслись при нашем входе. Они боялись русских танкистов, мы действительно были суровы на вид. Они нас называли “С.С.” Русские пленные жаловались на своих хозяев и просили расплаты с ними, но мы ничего не делали: и без того напуганные немцы лихорадочно тряслись. Правда, одного толстопузого немца я несколько раз сунул в живот пистолетом. Перед вечером приезжал Морозов, он замещал командира роты и нас заслал на другую окраину города, откуда, постояв часа два-три, мы вернулись обратно в центр и ночевали до утра. С половины дня и до утра немцы вели ураганный огонь по городу, много горело домов, кругом вели пленных, наши пехотинцы в большинстве были пьяны, пленных вели с гармонями и песнями.
27 марта
Утром нам дан приказ вытягивать колонну на дорогу, мы не знали куда. Морозов мне сказал, что будто бы на отдых, но не точно. Оказалось правильно, колонна наша двинулась в тыл. Проехав километров сорок, мы остановились в одном лесу и стали приводить в порядок материальную часть. Здесь наш батальон передали в 3-й батальон, а 2-й и 1-й стали формироваться, у них не было машин.
24 апреля
И, так, с 27 марта по 24 апреля мы находились на отдыхе в большом немецком лесу, городов близко не было. Мы, как вышли на отдых, в большинстве своем время проводили кто как сумеет. 14 апреля я с 1-м батальоном поехал в город Нёйштадт хоронить командира роты Дмитриевского, который был там убит в боях. Приехав в Нёйштадт, мы набили кроликов, у нас был спирт, заказали обед. Капитан Гворунов сказал несколько слов, и мы произнесли тост за упокой, выпили изрядно. Пошли с Гагариным в один дом, где обнаружили двух немок лет двадцати, переодетых в старух. В дом я зашел пьяный, в танкокомбинезоне и шлеме, в одной руке был кинжал, в другой – пистолет. Немцы, увидав меня в такой позе, подняли вой, но я все убрал, и они успокоились, потом подошли Пироженков и Зазорин, нас увели на квартиру. Утром 15 апреля мы похмелились, сделали залп на могиле и поехали в часть, по дороге заехали на почту, я домой услал посылку. 16 апреля прибыли в часть, и жизнь снова пошла во сне и отдыхе, в хорошие дни ходили на озеро, катались на лодке, бросали в воду гранаты. Все это надоедало, но заняться было нечем, иногда сядем, поиграем в карты, но я до них не охотник. 20 апреля мы выехали на другое место. Проехав километров сорок, встали в лесу около города Картхауз. Привели в порядок материальную часть и себя, делать снова было нечего. По вечерам мы иногда срывались в город Картхауз, там было кино. Посмотрим кино, побалагурим от нечего делать – и опять уходим в лагерь. Всё очень надоело, а водки и спирту у нас не было. Но простояли мы здесь недолго, скоро погрузились на железнодорожный эшелон и поехали к Одеру. Встали в одном месте, километрах в тридцати от Одера, привели мат. часть в порядок и ожидали: вот-вот дадут приказ о наступлении. Нас очень пугало: говорили, что у немцев очень сильная оборона по ту сторону Одера, а еще больше пугало, что под Берлином враг может пойти на всяческие преступления вплоть до химии. И вот 24 апреля мы тронулись вперед. Доехали до Одера. Наши войска там уже делали мосты, а переправы были готовы. По дорогам бесконечно двигались наши колонны и автообозы. Через Одер мы переправились на пароме. Ночью приехали в один лес на пункт выжидания, еще раз подзаправились горючим, смазочным и ждём – с часу на час должны дать приказ в атаку.
25 апреля
Утром нам зачитали обращение Совета 2-го Белорусского фронта ко всем войскам и дали приказ занять город Пренцлау. Нашему экипажу была поставлена задача в ГП3, и мы тронулись. Наша машина шла второй. Мы вышли на Берлинское шоссе, уже были слышны разрывы и свист снарядов и мин. О жизни мы нисколько не мечтали. Войск наших было много, но вперед никто не шел, ждали нас, танкистов. И вот мы, взглянув друг на друга, поняли все без слов, Гришка подал мне бумажку, я только сказал: “Адрес?” – “Да”, и я ему написал свой, подал и сказал: “Напишешь там несколько строк”. Чертовски хотелось жить. Федя тоже имел бледный вид. Яковенко крикнул: “Заводи! Вперед!” Машина тронулась на огромной скорости, мотор будто плакал, видимо, тоже нервничал, но тянул. Машина шла как зверь. Я с ходу открыл огонь из пушки по лесу, и вот что-то непонятное случилось. После того как я сделал выстрел, я стукнулся несколько раз о прицел и о башню так, что шумело в голове и с головы упал танкошлем. Взглянул вперед, в отделении управления была вода, машина стояла под креном 60 градусов. Я крикнул: “Вылезай!” В люке болтались ноги лейтенанта Яковенко, я его толкнул головой под зад и выпрыгнул на борт, ничего не понимая. Кругом была вода, и в воде плавали танкошлемы, шинели и прочая ерунда, по пояс в воде сидели автоматчики. Я приготовился плыть, прыгнул, но оказалось неглубоко. Я спрятался за танком в воде, а пули и снаряды летели через наши головы, наводя дикий ужас. Машина, что шла впереди, ушла метров на четыреста и встала на шоссе, а которые шли сзади, тоже остановились, сошли в сторону за насыпь и вели огонь вправо, откуда немцы вели бешеный огонь по нам. Скоро прибежал командир батальона Федоров, и задние машины пошли вперед, а за ними двинулась мотопехота, артиллерия и др. Огонь прекратился, мы вылезли из воды, очень замерзши, разделись, повыжимали обмундирование. От нашего танка виднелся только ствол пушки. Убедились, что все живы-здоровы, а потом выяснили, что произошло. Произошло следующее: немцы при отступлении взрывали шоссе (я должен сказать, местность очень низкая и болотистая, они её специально выбрали, чтобы наши танки, кроме шоссе, не обошли), подорвали и воронку замаскировали асфальтовыми плитами, которые танка не выдержали, и мы попали в ловушку, заполненную водой. Но это все ерунда: а после мы обнаружили, что под плитами была заложена морская мина, которая почему-то не взорвалась. Саперы её потом обезвредили.
26 апреля
Наши войска вчера ещё заняли город Пренцлау и ушли дальше километров за тридцать, а мы продолжаем стоять в этой воронке. К нам подошли три тягача, а взять наш танк не осиливают. Мы с Гришкой пошли на хутор, который был на сопке километрах в полутора. Там находились связисты одного пехотного подразделения и раненый паренек, которого они подобрали в лесу. Они тоже в этот дом вошли сегодня, но хозяев не было: те, оставив все здесь, куда-то спрятались, но две большие собаки не покидали двора, все время находились со скотом. Связистам я сказал: “Надо произвести детальный обыск во дворе, на чердаке, вообще, где можно спрятаться”. И вот, взяв фонарики, мы с пистолетами пошли искать, но ничего не обнаружили. Когда уже собрались уходить в дом, я зашел в один сарай, заполненный немолоченой рожью. У меня под ногами, в соломе, что-то заворошилось, я сильно испугался и крикнул: “Ребята! Кто-то есть!” Когда выяснилось, что это была закопавшаяся свинья, мы посмеялись и пошли в дом, где, подвыпив, закусили и улеглись спать.
27 апреля
Продолжаем стоять там же, ждем, когда придут танки 2-го батальона и вытащат нас. Утром я и Генка пошли в село, что находилось недалеко от нас. В селе ничего не обнаружили, населения почти не было, только наши русские девушки и женщины, которых освободили, шли домой и остановились в селе отдохнуть, разошлись по домам, приготовляли себе пищу, забивали поросят, кур, гусей и пр. Мы зашли в один дом, где остановились три женщины, они подоили коров и угощали нас молоком. Затем мы вернулись к своей машине и пошли в то поместье, где были вчера. Там обнаружили в саду пчел, наломали бидон меду, набили курей и пошли к машине, ребята сделали ужин.
28 апреля
Продолжаем стоять там же. Утром с Генкой пошли по немецким окопам, которые располагались правее нас на сопках. Ходили очень долго, смотрели, как удрали фрицы, оставив своё вооружение: Пулеметы, ПТР, Пушки, а винтовки – на каждом шагу.
29 апреля
Произошел несчастный случай. При чистке лобового пулемета Пироженков застрелил Логинова и Квытко, которых мы похоронили.
Пришли новые танки 2-го батальона. Нашу машину прицепили шесть машин, но не взяли – лопнули тросы. Сменили тросы, которые лопались раза два-три, но, наконец, машину нашу вытащили. Мы, приведя её в порядок, поехали догонять своих. Наши были уже километров за сто пятьдесят впереди. Наша машина шла первой, а сзади шли три тягача Орлова и танк Пироженкова. Ехали по горевшим городам и селам, часов в десять остановились в одном селе ночевать и привести в порядок материальную часть. Наших военных было мало, а гражданского немецкого населения осталось процентов сорок. Мы зашли в один дом, где расположились, приготовили ужин, достали спирту, выпили, закусили и пошли по селу. Заходим в один дом. На первом этаже никого не было, зашли на второй, открыли комнату, увидали в ней человек двадцать – и старых и молодых немок, и много детей. Все они были испуганы. Мы были пьяны, Гришка мне предложил остаться здесь, но я глупостей не позволил, и мы ушли. По дороге мы встретили Генку и Федьку, пошли вместе. Увидев в одной квартире свет, мы подошли туда. Там около дома стояли повозки, автомашины – это остановились наши из какого-то подразделения на ночлег. Все напились пьяны, а хозяин, немец, вышел и стоит с палкой: охраняет их повозки и имущество. Все спали, стоило одному немецкому солдату прийти с ножом – и всех бы порезал. Мы пошли на квартиру. Проходя мимо дома, где находились немки, увидали свет, решили зайти, узнать, в чем дело. Оказывается, туда зашли какие-то два наших солдата и добивались от двух девушек, лет по шестнадцать-семнадцать, положенного, а матери в истерике плакали. Я попросил солдат оттуда и предложил увести от матерей, чтобы те не видели. Мы ушли спать, что было дальше, не знаю.
30 апреля
Ехали целый день, под вечер остановились в одном неизвестном населенном пункте пообедать. Поймали поросенка, я его заколол, приготовил обед. Пообедав, поехали дальше. Наши были еще далеко. Скоро мы остановились ночевать. Особенного ничего.
1 мая
После обеда мы догнали своих. В честь праздника нам дали бутылку рому, хороший обед. Мы выпили, закусили. Наши машины, оставшиеся в 3-м батальоне, передали 2-му батальону. Заправив машину, мы поехали вперед. 18-я бригада шла впереди, мы ехали по шоссе, навстречу нам тянулись большие колонны немецких солдат с белыми повязками на левых руках, их даже никто и не конвоировал, они сами искали, кому сдаться в плен. Также много тянулось гражданских повозок, которые удирали на запад, а их догнали наши танки, и теперь они возвращались домой, положение у них было безвыходное. Они хотели сдаться в плен англичанам или американцам, они так были напуганы своей пропагандой, что русские не люди, а звери с хвостом и рогами, все черные, подобно чертям, говорить не умеют, кушают овес, как кони и т.д. Немцы все были в панике, не знали, чьи войска, спрашивают у нас: “Американ? Англис?” Мы отвечаем: “Никс, руссиш!” Они недоумевают, почему же у нас нет рогов и хвостов и говорим, даже некоторые по-ихнему, и зубы белые, а не черные. Поняв, что русские такие же люди, они стали веселей – и выражение лиц, и поведение. Они понимали, что мы пришли только потому, что они сами в 1941 году нарушили наш покой, и они все обиды и вообще все принесенные нами страдания признавали должными. Может быть, это внешне, но это так. В небольшом селе мы остановились ночевать, расположились в саду. Кругом цвели яблони, вишни, разные цветы, всевозможные ягоды. Настроение было чертовски хорошее, я что-то предчувствовал, было очень тихо, даже ни одного выстрела не было слышно.
2 мая
Утром нам дан приказ: “Вперед! И занять город Росток”. Мы ехали по шоссе. Изредка встанем, сделаем два-три выстрела по дому, стоящему справа или слева от шоссе за несколько сотен метров – и дальше. Скоро показался город Росток. Мы видим, как на станцию прибывают эшелоны и со станции отходят наши ИС и Т-34. Стали обстреливать станцию, скоро она загорелась. Мы вошли в Росток. Ехали около станции: горели постройки, вагоны, и вдруг раздался взрыв – это взорвался эшелон, груженный бомбами, осколки прилетели даже на трансмиссию нашей машины, и овеяло таким дымом и пылью, что ничего не было видно. Мы ехали по улице, Федя дал больше хода. На улицах Ростока висели на каждом доме белые и красные флаги. Население забило все улицы, нам на машину бросали сигары, сигареты, конфеты, печенье. Мы проскочили на окраину Ростока и встали в оборону. Постояли немного: нас, две машины, послали километров за десять в город Кляйнхац, где мы встали в оборону на окраине города. Наших войск еще не было, мы вошли первые. Город тоже был полон немецких граждан и увешан нашими флагами и немецкими без свастики. Нам надавали вина, пива, сигар, печенья. Мы встали недалеко от моря, возле одного дома в порту. На море дымили немецкие пароходы, их было много. Они по нам не стреляли, и мы по ним тоже. В доме находилась одна старушка-немка да русский парень с женой, они поженились в Германии. Они калининские, она, кажется белоруска, интересная молодая женщина с ребенком, ей было лет двадцать, и ребенку два года, очень он был забавен. Она нам приготовила ужин. Муж ее, Гришка, залез в танк Петрова, наслаждался там водкой с экипажем. Мы все были навеселе, Федя тоже, кажется, выпивал с Семеновым, а Гришка ушел искать фрау. Я остался один с этой женщиной, звали ее Валя. Она ушла в другую комнату, где спал ее сын, и пригласила меня под предлогом, что она боится. Я зашел с ней туда, она меня спрашивала, что теперь наши сделают с ней в России, что сделают с мужем? Я ее успокаивал, что ничего: мужа могут не отпустить, взять в армию, а Вас отправят домой и т.д. Гришки не было долго, потом они пришли. Как она говорила, муж ее ревнив, но он был пьян, и мы пошли– он, Семенов и я – по домам, достали кое-что. Немцев, бедных, перепугали, они нас в каждом доме угощали вином. Было уже час ночи или больше, а потом мы пошли в гостиницу, где, оказывается, находился и Гришка, но мы его не нашли, он пировал с русскими девчатами. В гостинице много было всевозможных закусок и выпивок, во всех комнатах горели электролампочки. Мы по ним стреляли из пистолетов. Семенов нашел в одной из комнат немку и остался с ней ночевать, а я пошел к машинам. Возле машин не было никого: все были пьяные.
3 мая
Утром похмелились, ребята разошлись кто куда. Я остался с Валей, она просила, чтобы я не уходил. Ребята понапивались, отобрали легковые машины у немцев и катались по городу с немками и русскими девчатами. Под вечер ребята собрались. Мы с Гришкой пошли в одно имение к помещику, отобрали двое часов, штук сто (целую корзину) яиц, и направились к машинам. Но вдруг нам навстречу попадается один старшина с отарой русских девчат, все пьяные, они его вели, чтобы он при них застрелил того помещика, у которого они работали, за то, что тот над ними издевался. У них было вино, нас угостили изрядно, и мы пошли с ними. Старшина хотел застрелить помещика в доме, но я предложил увести, чтобы семья не видела. Захватив этого кабана с собой, пришли в барак, где жили его рабочие. Они нас обступили – русские, поляки, французы, чехи, итальянцы, бельгийцы – и каждый жаловался на плохое отношение к ним. Старшина сделал выстрел, но легко ранил, помещик только крикнул и продолжал стоять. Я из пистолета произвел выстрел в большой его живот, и он упал, как сноп, продолжая ворошиться. Гришка очередью из автомата добил его. Скоро мы увидали, как по шоссе пошли наши танки. Я понял, что машина наша ушла на другое место, все же мы пошли к машине, но ее уже там не было. Я пошел искать. В городе были самоходки, а наших танков не было, я ночевал с артиллеристами.
4 мая
Утром на велосипеде я поехал в Росток, догонять своих. По дороге меня нагнал шофер РТО 18-й бригады на грузовике один. Я бросил велосипед и сел с ним, поехали догонять. Но наших близко не было, наша 3-я ушла правей на город Висмар, а 18-я – левей. Догнав их бригаду, мы остановились ночевать в только что занятом немецком городе, название его не знаю. Американские и английские войска стояли километрах в пяти от нас. Вечером мы выпили и пошли побалагурить.
5 мая
Прибыли американские и английские войска с фотоаппаратами. Нас сфотографировали. По-русски не знают. Накручивая усы себе, кричат: “Шталин! Шталин!” Был парад, то есть митинг, а после – угощенье в честь соединения с союзниками. Относились друг к другу очень дружелюбно.
6 мая
Я поехал на попутной машине искать свою часть по указкам, приехал в тылы 3-го батальона. Оттуда Пихтин направлялся в батальон, он почему-то остался в тылах: кажется, било масло на танке. Много было отставших танкистов, которые ехали в батальон, я поехал с ними. Проехав километров десять, остановились ночевать в городе Гюстров. Расположились в доме, где проживали шесть немок. Мы натащили курей, сготовили ужин, а после ночевали ночь.
7 мая
Утром выехали дальше. По пути заехали в одно село, обедать, тоже набили курей, гусей. Хозяйка нам приготовила обед. Мы выпили, закусили и поехали дальше, предварительно разогнав всех жителей деревни. После обеда я приехал в батальон, батальон находился в лесу.
8 мая
Строили палатки.
9 мая
Узнали о капитуляции Германии утром, был митинг. Мы сделали артиллерийский салют, а в обед состоялся праздничный стол. С тем и началась мирная жизнь.
С сайта http://philosophy.oti.ru/philosophy/ng/panar_ng.shtml
