Я, Зинаида Фёдоровна Подкорытова (Носова) родилась 28 апреля 1941 года в г. Саки Сакского района Крымской области РСФСР. Через 2 месяца началась война. В августе, 1941 г. моя мать, Анна Павловна Носова (Малыгина), эвакуировалась из Крыма последним эшелоном. Она в то время лежала со мной в больнице, но пришел офицер за своей женой и сказал, что уходит последний поезд. Главврач выписала всех, кто мог передвигаться. Можно представить, что ожидало семьи офицеров Красной Армии при немцах.
Эвакуировались в г. Оренбург, где до войны жила мать, закончил военное училище отец. Там семью эвакуированных устроили на подселение в проходную комнату. В Оренбурге я закончила педагогический институт в 1963 г. и уехала в Челябинск в 1964 г. Работала в школе, техникуме, педагогическом институте, с 1972 по 1996 год в Челябинском бюро путешествий и экскурсий, работающий пенсионер, преподаю экскурсионное дело в школе и колледже.
ОБ ОТЦЕ
Фёдор Яковлевич Носов, родился 12 февраля 1907 г., родина – д. Яр Галицкого района Свердловской области. Уралец, комсомолец. Закончил Оренбургское авиационное училище штурманов. В 1939 г. женился на Анне Павловне Малыгиной, 1914 г. р. Участник финской войны. Проживали в военных городках г. Монино (Подмосковье), г. Саки (Крым) В 1940-41 гг. участвовал в боевых вылетах в румынском направлении. В начале войны был ранен. Моя мать не могла найти его в госпиталях Запорожья, Ростова-на-Дону во время эвакуации.
После ранения, в 1942 г., отца направили в г. Оренбург, в военную Академию командного и штурманского состава ВВС Красной Армии ПКО Союза СССР (сохранилось удостоверение от 4.01.43 г.) После окончания воевал в 234-й истребительной авиационной дивизии действующей Армии по строевой части, награжден орденом Боевого Красного Знамени. Погиб 3.06.1944 г., захоронен в с. Новая Мильча Гомельской области.
О БЕЗОТЦОВСКОМ ДЕТСТВЕ
Детство вспоминается по-разному. У меня оно поделилось на городское и деревенское, когда на все лето мы уезжали в деревню к дедушке Якову Семеновичу Носову и бабушке Марии Карповне на родину отца. Это были его светлые страницы. Неустанно печалились нашему сиротству дедушка и бабушка да их родня деревенская. Там были сплошь вдовы да сироты. А народный обычай сохранялся тогда, и чужих каждый старался приласкать да приветить чем мог – шаньгой, сливочками, кусочками редкого покупного сахарку.
В доме деда жил с семьей младший сын Дмитрий, пришедший с фронта полностью слепым. У него 3 дочки, да мы с сестрой (она родилась в Оренбурге в конце 42-го). Я самая старшая. Мне и перепадала нередко даже мужская работа. Дед брал меня «по вицы № – в поход за лозой для плетения корзин, кошевок для колхоза «Путь к коммунизму». Вытесывала я и маленькие колышки для грабель в дедову бригаду, тесала с ним полы и потолки для бани. Многократно переписывала и стихи слепого дяди Мити для местной газеты. Запомнила одну понравившуюся строчку: «В речке рыбка ходит глыбкой» (плоским камешком). Особая статья – деревенская баня. Мне полагалась немалая нагрузка: помыть баню с потолка, парить бабушку и младших, а утром большая стирка. А бабушка все несет, и несет, приговаривая: «Чо же, девки, эко-то, рукотерты еще забыла». Потом на речку с половинками на коромысле. Ну и каждодневные дела по огороду, со скотиной. Кстати, недавно я поняла, почему все годы баня не доставляет мне радости, одна только мысль «сейчас голова заболит» – видно, детский еще рефлекс.
Но как же я рада, что деревенское детство мне досталось. (Городское вспоминаю редко). Это мама боялась нас лишить деревни. Зимой она шила. Она была портнихой.
Городское детство – это холод и голод. Помню ледяную постель, втроем под стеганым одеялом. Мы забираемся первыми с сестрой, чтобы согреть ее для мамы. И она шепчет мне (уж извините!): «Бзди, Зинька, бзди, быстрее согреется». Сейчас смешно вспоминать, тогда это было серьезное мероприятие. Помню рыбий жир, которым пичкали насильно – кругом сплошные рахиты, дети-«куриная грудь». Может, он нам добавил здоровья? Но однажды мама пожарила на нем картошку. Какой это был ужас! Помню ночные очереди за хлебом, особенно белым – пеклеванным, за 2 квартала. И такие же за керосином с номерком на руке или на валенках. И первый маргарин, который съели по дороге, макая в снег. Порция конфет по 2 горошинки-драже, из них по одной оставляли на завтра. А ледяное молоко, замерзшее в чашке – такой ледяной торт. И такой вкусный, из-за чего слегли однажды со скарлатиной, однажды со «свинкой».
Вспоминаются городские сверстники и их старшие братья. Знали наперечет воров, торговцев краденым и даже анашистов (напрямую – Ташкент). Осознаешь это только сейчас. Во двор выходили окна ФЗУ. Родители строго наказывали к окнам не подходить, много было бедовой безотцовщины в ремесленной форме. Но однажды подошли все: внутри под станком лежал фэзэушник, умерший от голода.
В моей памяти навсегда останутся теплая и такая родная подпись отца под всеми фронтовыми письмами: «Ваш папочка, сын, муж».
ОБ УМОЛЧАНИИ
Вспоминается, как мы стремились учиться! Надеяться на отца и государство не приходилось, только на себя. Как нам это внушала мама: «Учитесь, мучительницы» – Другого ругательства мы от нее не знали. Пожалуй, еще одно – «куян ободранный», т.е. заяц перед линькой, за невероятную худобу. Сколько же нервов и здоровья отняла учеба? Я так боялась получить «тройку», что буквально умирала перед каждым экзаменом. Почему же я тогда не знала, что мне, как дочери погибшего, стипендия полагалась даже с «тройкой».
Единственным наследством от деда были половики и облигации государственного займа многих лет. Знать бы, как оно далось, это наследство. Много позже мама рассказала, что этот «добровольный» долг государства, то есть взаймы, дался нашему деду ценой унижения и страха. Среди не так уж многих колхозников были на руках не «палочки»-трудодни, но и живые деньги. Государство отнимало их в виде многочисленных налогов. (Помню, как носила сдавать молоко, яйца, шерсть). Так деда еще вызывали в правление или сельсовет и держали там даже ночами, пока не подпишется на облигации на всю сумму пенсии.
А что имеем?
Я потеряла отца, когда мне было три года – шла война. И так получилось, что мое сиротство не замечалось даже самыми близкими.
Просто жили, учились, работали. Работая учителем, экскурсоводом, как я тратила душу свою на военную тему, на жалость к ветеранам: беззубые, неухоженные, не то что западные, которых видим по телевизору.
Но как-то посторонний человек сделал мне открытие: «А себя тебе разве не жалко?»
Действительно, их дети выросли под защитой отца и государственных льгот, которых все мало. А мы, безотцовщина?
Обратилась к руководителю фирмы, где проработала четверть века, за помощью в погашении ссуды за кооператив (квартиру) – отказ. В профкоме на просьбу помочь в связи с поездкой на могилу отца сказали, что спекулирую на памяти отца. Как-то это надо было пережить, причем на том общем «хапучем» фоне? Больше не хочется вспоминать!
В каком еще государстве такое отношение к защитникам от нашествия, спасителям, отдавшим за спасение Отечества жизнь? Кто же ответит?
ПИСЬМО С ФРОНТА КАПИТАНА ФЁДОРА ЯКОВЛЕВИЧА НОСОВА НА ПОЧТОВОЙ ОТКРЫТКЕ «БОЕВОЙ ПРИВЕТ С ФРОНТА».
Привет папаше, мамаше, другу жизни Нюсе, дочкам Нюсе, маленьким моим крошечкам Ларочке и Зиночке! Спешу сообщить вам, что я жив и здоров, того и вам желаю, мои родные и дорогие. Сейчас пришел с висельницы. В одной из деревушек, где мы находимся, было 380 дворов, и при отступлении факельщики сожгли 300 домов. Из них пять Бандитов взяли в плен на месте преступления и сегодня их повесили. Они сейчас, как кролики стали трусливые с жалким видом перед удавом. Как теБе известно. у нас дела помаленьку двигаются, гоним немца назад и забираем каждый день по несколько деревень, но в Ближайшее время должно резко измениться в нашу пользу.
Крепко и много целую. Ваш папочка, сын, муж.
Источник: Судьбою не обласканные дети: Письма детей погибших защитников Отечества, спустя шесть десятилетий. – Челябинск, 2005. – С. 66-71.